Форум » » Герои: "Десять смертных грехов". Беннет/Сайлар, R/NC-17, ангст. Окончен. » Ответить
Герои: "Десять смертных грехов". Беннет/Сайлар, R/NC-17, ангст. Окончен.
Сехмет: Автор: Сехмет (cexmet@inbox.ru) Название: Десять смертных грехов Фэндом: Герои Пейринг: Беннет/Сайлар, прочие Рейтинг: R/NC-17 Жанр: ангст, потуги на нуар Предупреждения: AU где-то начиная с 3.12, кромешнейший ООС, сопли ругань, в том числе матерная, гет на заднем плане, кровавости, трэш и вобшем все умерли. Дисклеймер: все принадлежит Крингу. В тексте есть аллюзии и прямые цитаты из всего прочитанного и отсмотренного мною нуара – так что все принадлежит также множеству писателей и режиссеров. И Стивену Кингу. И Милораду Павичу. И Чаку Паланику. И Барри Зонненфильду. И Йену Бэнксу. Я просто бедный кролик выкладка черновая, и не будет продолжаться в отсутствии отзывов.
Ответов - 10
Сехмет: ДЕСЯТЬ СМЕРТНЫХ ГРЕХОВ …порезы, которые никогда не перестанут кровоточить, ушибы, которые не заживут, и я чувствую, что скоро мне захочется снова, так что надень что-нибудь красивое, потому, что из-за этого гибнут люди, из-за этого люди, из-за этого… (Дэвид Пис) Птица поет в моей голове И мне повторяет что я люблю И мне повторяет что я любим Птица с мотивом нудным Я убью ее завтра утром. (Жак Превер) 1. Страх Все началось, когда Габриэлу было четырнадцать. Трое ребят – одноклассник и двое годом старше – поймали его в серой подворотне, где всегда было темно, как ночью, потому, что дома почти соприкасались крышами. Этим троим хотелось отомстить за какую-то ерунду: то ли робкую улыбку в случайном разговоре с чьей-то подружкой, то ли недостаточно почтительный взгляд в школьном коридоре – и один разбил Габриэлу лицо, второй достал зажигалку и сжег ресницы, чудные, пушистые, на зависть всем девчонкам, а третий был самым изобретательным. Эдди, белобрысый, широкоплечий, с рассеченной в двух местах правой бровью, почти красавец, улыбнулся, и тихо сказал: – А ты симпатичный, Габи. Совсем как девочка. Двое других, Сэм и Джипси, переглянулись и крепче вцепились в руки и волосы Габриэла. Эдди, скалясь и не мигая, расстегнул его джинсы, и рванул их вниз, подставляя худые бледные бедра холодному осеннему ветру. – Но сам-то ты не очень любишь девочек, правда? Прежде, чем тот успел бы что-нибудь ответить, даже если бы и захотел, Эдди – они стояли так близко друг к другу, что могли бы поцеловаться – погладил его задницу, просунув руку между ног. Тонкая ткань трусов неожиданно показалась Габриэлу ужасно грубой, а потом, когда мозолистые, грязные, как у взрослого, пальцы скользнули между ягодиц, так, что средний, сквозь застиранную ткань, почти коснулся его ануса, он почувствовал, как наливается кровью его член. – Нет, не любишь. Ты же педик. Маленький грязный… Может быть, Эдди хотел его изнасиловать, может быть – просто блефовал; каковы бы ни были его намеренья, звук чьих-то шагов спугнул параноика-Сэма, а вслед за ним удрали и остальные. Так или иначе, именно в тот день Габриэл Грэй впервые почувствовал себя чертовым извращенцем. Грязным маленьким педиком. С тех пор он даже не мог дрочить, представляя себе женщину – в голову постоянно лезли мысли об Эдди, его наглом оскале, о пальцах, трогавших сквозь материю «те места, где тебя никто не должен касаться», как, наверное, сказала бы мама. Потом, немного повзрослев, он все хотел ей признаться, но не мог набраться смелости сказать: «наверное, у тебя никогда не будет внуков», и «вообще-то, мне не очень нравятся девочки», и «знаешь, мам, мне кажется, я голубой». Почти девять лет он каждое утро клялся себе, что сегодня – сможет, но – порой, в самый последний момент, уже сказав «выслушай меня, это очень важно» – пугался, и сводил разговор к ерунде. Он очень хотел стать «нормальным», но у него бы не вышло, даже если бы он сожрал две тонны таблеток галоперидола и женился на засранке Бишоп. Может быть, он бы купил себе маленький домик где-нибудь в тихом городке, чинил бы часы ради чистого удовольствия, спал с женой, учился готовить, воспитывал детей, носил очки – но раз в месяц или два все равно уезжал бы из дома в направлении ближайшего гей-бара, где, по обыкновению, цеплял какого-нибудь неопрятного мужика, с, если повезет, большим членом, и подставлял ему задницу: «быстрее», «ну же, давай», «сильнее». А потом чувствовал бы себя виноватым как минимум полторы недели. Габриэл был страшным трусом – и, как и все страшные трусы, он думал, что перестанет быть жалким, если совершит нечто по-настоящему ужасное. Именно из этого заблуждения и родился Сайлар. 2. Равнодушие Однажды мистер Беннет оказывается Аду, где у него больше нет ни жены, ни детей. Однажды он входит в свой дом, и узнает, что этот дом – только его и больше ничей. Огромный, пустой, тщательно прибранный – все отпечатки пальцев стерты, все улики уничтожены. Впоследствии Беннет назовет его «точкой отсчета» – этот момент, в который берет в руки длинное, аккуратно написанное зеленой ручкой прощальное послание от Сандры. Безупречные маленькие округлые буквы рассказывают слезливую историю про «я очень благодарна тебе, Ной», «мне сложно жить среди всего этого» и «не пытайся нас найти». Он полжизни был готов к удару в лицо, он был готов к удару со спины. Ему и в голову не приходило, что земля может разверзнуться, что у него под ногами может открыться люк, как в мультфильмах. Пока он пока искал, как проклятый, гребаных монстров с пятого уровня, пока отлавливал взбесившийся анжелин маверик – его собственная жена за пару дней рассовала по бесконечному множеству чемоданов всю свою одежду, книжки, модные журналы и дешевые сережки, а потом взяла детей, собаку, и сиганула в черную дыру. Сжимая записку в пальцах, Беннет медленно садится на пол и снимает очки. Ему кажется, что сейчас должно захотеться заплакать или просто, без слез, завыть, раскачиваясь, как аутист – но он ничего не чувствует. Внутри – бездонная свобода, бесконечное равнодушие и пустота, как будто он только что прыгнул откуда-нибудь с крыши Аон-центра, и летит вниз, то и дело сталкиваясь с голубями. Перед тем, как сдохнуть, голуби салютуют ему крыльями. Метроном его рациональности и здравомыслия продолжает мерно стучать: возможно, стоило бы обратиться за помощью к Молли Уокер, чтобы отыскать Сандру до того, как она и дети столкнутся с дорожными бандитами, колумбийской наркомафией, стаей бешенных собак, или колесящим по Америке на старом «фордике» Дьяволом – вот только доктор Суреш отправил малышку погостить у кого-то, чтобы спрятать понадежнее, и только одному ему известно, где она сейчас, а спросить его вряд ли удастся: он исчез в неизвестном направлении, после того кто-то из братьев Петрелли чуть не вышиб ему мозги прицельным выстрелом, пока бегал по коридорам «Пайнхерст» в поисках папочки. Чертовы Петрелли такие нервные. Почти целую минуту Беннет думает, что самое время захотеть повеситься или застрелиться. Вместо этого он медленно, точно напоказ, рвет послание Сандры: каждый лист отдельно, сначала на множество длинных ленточек, а потом – на крошечные квадратные конфетти. Лучше не становится. Какая-то его часть чертовски хочет биться в истерике, и не знает как. Он набирает знакомый номер телефона, и думает, что знает способ выжить, и у него внутри наверняка есть тумблер, переключающий рассудок в какой-нибудь особенный режим, разработанный на тот случай, если Сандра уйдет, прихватив детей. Что можно будет мысленно вырезать у себя на лбу «все в порядке», надеть футболку с надписью «она права, для них так будет лучше», и начать работать, как гаитянский зомби, собирающий тростник круглыми сутками, пока какой-нибудь колдун не зароет его обратно в землю. – Да? – это значит не столько «я слушаю», сколько «Вы правы, спасение есть». – Мне нужна работа, – говорит Беннет, машинально запуская пальцы в обрывки последнего свидетельства существования Сандры в его жизни. – Очень. У Анжелы Петрелли чудный спокойный голос, эта женщина не может приходиться родственницей Нэйтану или, тем более, Питеру. Она не удивляется тому факту, что человек, с кровью выбивавший право на бессрочный отпуск за свой счет, просит кинуть его на амбразуру: – Мне нужен человек для совместной работы с Сайларом. Беннет думает, что даже если бы она сказала – «мне нужен уборщик», «мне нужен маляр», «мне нужен личный ветеринар для умирающей от сепсиса кошки», он бы все равно ответил: «да». Прямо сейчас его тошнит от собственного хладнокровия. Когда Анжела кладет трубку на рычаг, с еле слышным щелчком ему кажется, что этот звук раздался у него в голове. Как будто там, внутри, под сводом черепа, у кого-то кончились патроны, как раз в тот момент, когда он думал, что оставил последний для себя. 3. Гордыня Сайлар нащупывает в кармане свои лекарства. Каждые десять часов – две белых таблетки, каждые пятнадцать – одна желтая. В воображаемом личном списке, озаглавленном «то, что я хочу меньше всего» первым номером у него записано: «быть тупым кровожадным животным, на котором может ездить верхом любой, у кого есть кнут». Слово «тупым» дважды зачеркнуто. Чуть позже он заменит его на «бездумным». Это не значит, что он больше не хочет убивать – просто теперь он намерен полностью контролировать свою ярость и выпускать ее на волю только тогда, когда это нужно. Как Беннет. Лучше быть таким, чем навеки застрявшем в четырнадцатилетии говноедом, вроде Питера Петрелли. Запах свежих газет чуть отдает горечью. Пролистывая свежий номер, Сайлар видит знакомые лица, и тут же брезгливо кидает его в урну под фонарем. Разворот украшает пестрящая фотографиями статья о невыносимой добродетельности семьи Петрелли. Возле столбца о помощи голодающим детям где-то в Африке – Питер, выглядящий так, будто лет сорок провел в блоке смертников, и, пройдя «последнюю милю», вместо электрического стула увидел всех своих друзей и знакомых, наряженных в лучшие костюмы, обсыпанных конфетти, немного пьяных и кричащих: «попался! здорово мы тебя…». Рядом, над парой абзацев о раковых больных – Анжела, обаятельная и элегантная миссис Макбет с кроваво-красной губной помадой. Нэйтан, любовно обведенный траурной рамкой – на соседней странице, улыбающийся так радостно и энергично, будто от этого зависит его жизнь. На врезке с бледно-серой подложкой обезличенный комментарий независимого лица скучно рассказывает о том, насколько Петрелли-старший был пьян, когда, на скорости сто пятьдесят в час, слетел с дороги, и превратился в пережаренный антрекот. Анжела легко разочаровывается в своих родственниках – но она умеет быть честной, если пообещать отрезать ей голову. Она может дать рецепт на таблетки, которые помогут, и не превратят в овощ, и клянется, что, после устранения всех последствий афер Нэйтана и Артура, поцелует в Сайлара в лоб и посадит на автобус, едущий прямиком к месту проживания его отца. Если она вдруг передумает, ей придется перед смертью съесть яйца собственного сына. Без майонеза. Сверяя собственное чувство времени с часами, Сайлар кладет в рот желтую таблетку и проглатывает вместе со слюной. – Кажется, нам очень повезло – они успели снова подружиться с Питером Петрелли. Когда твой враг – друг твоего друга, очень удобно назначать с ним встречи. Несколькими минутами позже, чем обещал, Беннет возникает рядом сам собой, точно Нью-Йорк выплюнул его из трещины в асфальте, и тут же начинает говорить. Можно подумать, он верит в то, что Сайлару больше нечего делать, кроме как ловить каждое его слово, точно каплю воды в пустыне. – Наш план «а» – благотворительный ночной киномарафон в «Козимо». Сегодня Суреш будет там. * * * Кинотеатр «Козимо» – жуткая дыра, но почти половина мест в зале занята: тут и парочки, пришедшие романтично потискаться, как подростки, сидя на дальних рядах, и старушки, впечатленные клятвенным заверением на афише: «все вырученные деньги будут потрачены на покупку лекарств и игрушек для детей-сирот в Латинской Америке». Фильм идет уже пятнадцать минут, и понять, что происходит, не представляется возможным. Сайлар садится. В подлокотнике – какая-то иголка, протыкающая кожу до крови, под сидением – липкая лужа колы с островками то ли плесневелого поп-корна, то ли ошметков мышиного трупика. Беннет смотрит на экран со скучающим видом. Черно-белые проститутки сосут у таких же черно-белых бас-гитаристов и ударников, кто-то умирает от СПИДа, кто-то колется героином, кто-то поет: «Ты думал, что этому нет конца, что пустой стакан всегда можно долить, ты думал, что будешь всегда наверху, а теперь ты катишься вниз». Кадры мелькают, точно режиссер монтажа сидел на амфетаминах. Кучерявый затылок сидящего несколькими рядами дальше от входа Суреша только едва заметно дергается, когда Сайлар оборачивает тонкую смуглую шею воображаемой пеньковой веревкой, и тянет на себя. Позвонки чуть хрустят, пульс прекращается, дыхание останавливается. Покойный Суреш являет – вернее, являл – собой прекрасный пример бессмысленной расточительности природы: в каком-то странном благом порыве, она наделила его почти гениальным мозгом, который тот использовал крайне редко. Если бы Бог существовал, он бы не допустил такой растраты. Минус одно имя из списка Анжелы, плюс один шаг к намеченной цели. Беннет смотрит на экран, равнодушный, как мертвец. Первый фильм скоро закончится, и тогда можно будет уйти. 4. Зависть Они мало говорят друг с другом: – И где же Паркман? – На озере Лох-Несс. В сибирской тайге. В какой-нибудь забегаловке в Сиднее. Он спит с самой быстрой женщиной в мире. – И куда мы, в таком случае, едем? Беннет мысленно считает десяти, представляет себе бездонный океан, переполненный светом, начинает письмо: «Дорогая Сандра! Где бы ты сейчас не находилась – в подвале охотничьего домика Петрелли, в Раю или в маленьком отеле на окраине Парижа, я надеюсь, что тебе там очень хорошо, потому, что мне тут как-то хреново». – К отцу самой быстрой женщины в мире. Он отправит ее на встречу с гаитянином, тот вежливо спросит у нее, где Паркман, а потом позвонит мне. «Дорогая Сандра, надеюсь, что у тебя и детей все хорошо. Надеюсь, что ты купила Мистеру Магглзу новую синюю мисочку, взамен той, которую он разгрыз незадолго до того, как я в последний раз уехал». Маленькие собаки всегда злые, и Мистер Магглз исключением не был, что бы там Сандра ни говорила. Она сама рассказывала ему о таких случаях: взбесившийся хин перекусывает хозяину ахиллово сухожилие, после зубов неожиданно сошедшей с ума болонки судья остается без ногтей и подушечек пальцев, йоркширские терьеры дерутся, как петухи, вырывая друг другу глаза и оставляя на груди глубокие раны. Если маленькая собака по-настоящему разозлится, она может причинить немало бед. В представлении Беннета, Сайлар – некогда симпатичный комнатный шпиц, выкинутый на улицу. Он выжил, облез под тысячей дождей, охромел на одну лапу и научился жрать крыс, когда он кусает людей за ноги, раны долго гноятся. Однажды он доберется до своего отца, до своего нерадивого хозяина, посмотрит ему в глаза и заскулит «вот он я, пришел к тебе, я так долго тебя искал» – а тот, если у него есть хоть капля здравого смысла, скорее всего, скажет что-то вроде «да нахуй ты мне нужен». И захлопнет дверь. Если бы Беннет писал сказки, то Золушка разбила бы туфли на ступеньках, убегая от принца, слишком грубо запустившего руки ей в декольте, поскользнулась бы на собственной крови, и свернула шею, скатившись по лестнице. Кота в Сапогах переехала бы карета. Клэр всегда нравилось, когда папа, читая книжки вслух, вдруг говорил: «а что, если Белая Ведьма действительно любила Питера?» или «а что, если Капитан Крюк когда-то был мальчишкой, не хотевшим взрослеть, вот только ему пришлось?». Глядя на дорогу, Беннет снова задается вопросом: насколько связана с исчезновением Сандры и детей миссис Петрелли, зажарившая живьем собственного сына, как сказочная ведьма, в наказание за непослушание? Чуть склонив голову набок, Сайлар достает очки из кармана пиджака, и, стискивая обе дужки правой рукой, смотрит сквозь линзы на вытащенную из бардачка карту. Скользя взглядом по милям нарисованного шоссе, мысленно прокладывая новые маршруты, он чуть приоткрывает губы и проводит кончиком языка по верхней. – Так регенерация не помогла с глазами? Сайлар на секунду поднимает голову, открывает рот, собираясь что-то сказать, а затем молча возвращается к карте. Он очень старается быть хорошим. Беннету очень хочется его ударить – и не только, черт побери, ударить. Все такое же нестопроцентное зрение. «Все такая же хорошо разработанная задница» – думает Беннет, вспоминая пометки в личном деле: «случайные связи», «каждый раз – новый партнер». В папке с именем Габриэл Грэй – приписано карандашом и стерто: «урожденный Петрелли» – «также известный как Сайлар», ничего не сказано про боязнь вступать в постоянные отношения. Там просто написано – «социофобия» на одной странице и «социопатия» на другой. 5. Лицемерие – Анжела сказала, что ей нравится, как мы справились с Сурешем, – говорит Беннет после очередного телефонного звонка. Сайлар успешно делает вид, что ему на все наплевать. У него нет никаких воспоминаний, связанных с мотельными номерами на двоих, особенно с теми, где две кровати. Беннет говорит, что на совместном проживании настояла миссис Петрелли, и он не лжет. Сайлар чувствует себя так, точно на него надели намордник. В одной из тумбочек валяется роман в мягкой обложке, который невозможно читать. Скучая по библиотеке Грэя, он пролистывает первые пять глав, и, добравшись до маньяка, влажной губкой стирающего пот с лица парализованной матери, отбрасывает книгу. Он включает телевизор, по которому показывают визжащих дамочек в розовых платьях, щенков и аквалангистов, ныряющих в ядовито-бирюзовые воды, возле коралловых рифов. Самый отвратительный способ развлечься из всех существующих в безупречной американской провинции. Под пристальным взглядом Сайлара, положив свой кейс – в правом верхнем углу заметна полустершаяся серебристая надпись: «Прайматекс» – на журнальный столик, Беннет развязывает галстук. Люди, вроде него заставляют Сайлара ощущать себя таким же ущербным извращенцем, каким был Габриэл. На самом деле, ему очень нравятся женщины. Он обожает их длинные, гладкие стройные ноги и упругие груди – но некоторые мужчины снова и снова пробуждают в нем желание почувствовать сильные руки у себя на шее, большой член у себя в заднице или вкус спермы у себя на языке. Он думает, что не сможет с этим смириться, даже если проживет тысячу лет – но думает, что сможет это убить, если приложит достаточно усилий. – Как пес возвращается к своим испражнениям, как убийца возвращается на место преступления, так я вернулся к тебе, – говорит на экране губернатор стриптизерше, и тогда Беннет, со строгим взглядом учителя младших классов, выключает телевизор. Сандра обожает этот фильм. Сайлар все еще делает вид, что ему абсолютно безразлично все происходящее, и не важно, сколько их еще будет – совместных завтраков, обедов или ужинов, ночей в мотелях и убийств. Мысленно разрезая тело Беннета на части, снимая кожу, непристойно обнажая плоть, он помнит, что его отцу вряд ли нужен больной и неспособный себя контролировать сын. – Завтра нанесем визит Милбруку. Разобраться с Паркманом будет сложнее, чем Сурешем. Мысленно стоя в больнично-чистом полутемном коридоре, глядя на две плотно закрытые двери, сжимая в ладони ключ, который подошел бы или к обеим, или ни к одной, Беннет сделал выбор. Из-под левой лился мягкий свет, а за правой была темнота. Выбирая – или, как послушный охотничий пес, кинуться на поиски неугодных Анжеле, или пойти против всех планов семьи Петрелли, узнать, кто сейчас работает в компании главной ищейкой, и заставить этого кого-то найти Сандру, и Клэр, и Лайла – он подошел к правой двери, открыл ее и шагнул в Ад. Потому, что Ад для него привычнее. – И что дальше? – Анжела сказала, что тебе еще рано об этом знать, – лжет Беннет. Сквозь полуопущенные ресницы, Сайлар почти видит, а не чувствует в этих словах тайну, как косточку внутри плода. * * * Беннет спит на спине, сложив руки на груди. В его аккуратном, но дешевом кейсе, лежат выжимки из личных дел претендентов на высокие посты в Геенне Огненной. Под копией своего собственного досье – никакой информации о родственниках, даже о юридических – Сайлар обнаруживает еще одно. Быстро пробегает взглядом, высматривая самое интересное: «особо опасен (более двадцати жертв)», «полная деградация личности», «откликается только на кличку: ‘тролль’» «место содержания: Хупер Бэй, Аляска» – и приписка шариковой ручкой: «похищен, предположительно – людьми Н. Петрелли, с целью использования против других обладающих паранормальными способностями» – и от этой приписки так и слышится анжелин вздох: «господи, идоты…», «способности: не вступая в физический контакт, способен остановить работу любого органа или системы органов, а также полностью нейтрализовать чужие способности любого уровня развития», «абсолютно слеп, отлично развиты слух и обоняние», «практически неконтролируем. Полностью подчиняется только своему младшему брату» – и смотрит на фотографию вверху страницы. Длинные грязные волосы неопределенного светлого цвета, неровные зубы, землистый цвет лица, и недельная щетина – настоящий тролль, черты лица которого несложно назвать знакомыми. Рядом написано: «Джосайя Беннет». Джосайя. «Чудовищная, неуправляемая сила». Аккуратно убрав все бумаги, положив кейс на место, Сайлар возвращается в свою кровать. Он спит, лежа на боку, подтянув колени к подбородку, опустив голову. Всю ночь ему снится смотрящий в темноту своими белесыми незрячими глазами старший брат Беннета – плечистый, высокий, заросший, голодный и бледный, с огромным членом, болтающимся до колен. (вторая половина следует)
Katoru Yuki: Интересная задумка. Жду, пока завершите.)
Сехмет: даст Бог, завтра закончу. рада, что Вам нравится.
Сехмет: 6. Чревоугодие – Мистер Милбрук, – Беннет плотно обхватывает его шею левой рукой, на тот случай, если красотка Дафни решит забежать домой и забрать папу у нехороших людей, – просто позвоните ей, и попросите прийти на встречу с моим другом. Вот по этому адресу. – Да кто вы, блядь, такие? – хрипит тот. Включенное радио поет: – Вчера этот ветер вздувал мое пламя, а сегодня гоняет золу. Прижимая к себе Милбрука, чуть не придушивая, Беннет наблюдает за работой напарника. У Сайлара округлые ягодицы и бедра, а под фунтами мускулов прячутся чуть тонковатые кости. Глядя на то, как он выгибается, дотягиваясь до верхних полок в шкафах, точно в поиске чего-то определенного, Беннет думает, что одно дело – просто хотеть поиметь мужика. Другое дело – хотеть поиметь именно этого. Иногда гораздо легче жить, если знаешь, кого можно обвинить в рождении всех своих несчастий – и для Беннета таким человек стал Сайлар – ведь это он хотел убить Клэр, он надругался над ней, из-за него пришлось опять стирать Сандре память, на него ушло слишком много времени, которое нужно было провести с семьей, значит, он заслуживает наказания. Но, в последнее время, сквозь жажду унизить и причинить боль – разворотить запястья, выколоть глаза, а, может быть, и изнасиловать, но не членом, к членам тот привык, со всеми своими «друзьями на одну ночь», нет, лучше оружием, засунув поглубже – просвечивает странное, сентиментальное чувство, похожее на извращенную форму стокгольмского синдрома. Кажется, Сайлар – последнее, что осталось от жизни Беннета, он один – вместо сына и дочери, жены и собаки, и всех коллег. Весь старый мир медленно высосали по капле, и взамен оставили только его. Да, к тому же Сайлар – хорошенький, точно рожденный для того, чтобы прославиться в Голливуде, чтобы, за роли персонажей, на которых задрочится до полусмерти половина девочек-подростков по всему миру, раздвигать ноги под богатенькими продюсерами – но это не имеет к делу никакого или почти никакого отношения. – Вчера этот ветер вздувал мое пламя, а сегодня гоняет золу. Сайлар не глядя посылает в приемник голубоватый электрический разряд, и песня обрывается. Насколько Беннет помнит, последний куплет заканчивается словами «дрова прогорели, все угли истлели, и ветер гоняет золу». Кажется, бесконечно давно, они с Сандрой танцевали полночи под эту песню в каком-то давно закрывшемся заведении – и когда у обоих кончились монетки, которые принял бы музыкальный автомат, басовые аккорды Дэнни Уэйрда и голос Кристины Брайс звучали у них в ушах целую вечность. Тогда все обожали «Замерзшее золото». – Мистер Милбрук, не осложняйте все еще больше. Тот молча бесится, глядя на то, как Сайлар берет со стола банку консервированных персиков, и вскрывает ее, проведя пальцем по краю – будто это в тысячу раз дерьмовее, чем пистолет у виска. – Вам так хочется, чтобы я Вас застрелил? Банка, наверное, была куплена для Дафни. Сайлар берет вилку и вылавливает четверть плода неприятного желтого цвета, и, придирчиво осмотрев, начинает есть. Оказывается, он умеет выводить людей из себя, не убивая их. От его демонстративного спокойствия у Милбрука сводит челюсти, и все нервы, кажется, вот-вот превратятся в цепочки марширующих амазонских муравьев. Самый лучший способ довести до кипения образцового среднестатистического одинокого американца, у которого в гараже стоит старый джип с флажком на антенне – сожрать что-то в его доме. – С Вашей дочерью ничего не случится. Нам просто нужно узнать, где находится один человек, не более того. В кухню входит кошка – крупная, наверное – породистая, рыже-белая, в черном ошейнике от блох. Сайлар берет ее на руки, отставив банку, и кошка шипит. – Как ее зовут? – спрашивает он, и это первые слова, произнесенные им в доме Милбрука. – Джемайма, – машинально отвечает тот. Сайлар вспоминает, как мама обещала подарить ему на день рожденья котенка, и обманула. Он гладит Джемайму, но та пытается вырваться, и впивается когтями ему в пальцы, царапая до крови, а потом вдруг истошно кричит, и воздух наполняется запахом сначала паленой шерсти, потом – горящего мяса. Сайлар прижимает кошку к себе, его руки светятся, ее глаза лопаются, точно яйца на сковородке. Обугленные кости падают на пол, череп с почерневшими зубами закатывается под стул. Мистер Милбрук блюет – себе на штаны и Беннету на ботинки. Сайлар отряхивает руки, и возвращается к персикам. Дрожащими пальцами, вперившись в экран телефона, будто может таким образом связаться со своим ангелом-хранителем и спросить у него, какого хера тут вообще творится, Милбрук звонит дочери. 7. Похоть Это происходит почти случайно, как, наверное, всегда и бывает. Утром, перед тем, как влезть в машину, добраться до аэропорта и отправиться в Лос-Анжелес за Паркманом, Беннет толкает Сайлара на кровать, и тот не сопротивляется: ведь им обоим этого хочется, что объясняет презерватив в заднем кармане еще не надетых брюк, что объясняет двусмысленные взгляды. Что объясняет сбивающееся дыхание и сотню других мелких деталей. Ночью кто-то из менеджеров «Прайматек» бил Дафни Милбрук ботинком в живот, под спокойным, пристальным взглядом гаитянина, до тех пор, пока она не рассказала все, пока не раскололась, и тогда ее засунули в бетонную клетку, под капельницу с морфием – или просто пристрелили, как сообщницу Паркмана. Разницы почти никакой. Сайлар обхватывает пальцами еще не до конца вставший член Беннета – довольно длинный, но не такой толстый, как ему нравятся, вернее, как нравились Габриэлу, но сейчас он не чувствует разницы, он не чувствует ничего, кроме желания быть трахнутым – и начинает надрачивать, а потом надевает на него презерватив, и откидывается на постель. Глядя в потолок, он чувствует пальцы, шарящие у него в промежности и пытается вспомнить запах тела Эль Бишоп, но не может. Скоро пора будет принять лекарство. Поднимая голову, он чувствует, как Беннет чуть разводит его ягодицы в стороны. Может быть, где-то кто-то точно так же, как Дафни, бьет Сандру, и она харкает и плюется кровью на бетонный пол. Может быть, ей стерли память, и сейчас отдали какому-нибудь психопату, сказав, что это его жена, пять лет пролежавшая в коме, и забывшая собственное имя. Может быть. Беннет входит сразу полностью. Он ебется так же педантично, как делает все остальное. В день Конца Света, он не предстанет перед Божьим Судом, не погладив шнурки и не повязав галстук, пришедшие за ним архангелы с огненными мечами будут стоять, и смотреть, как он застегивает рубашку и протирает очки. Волосы на его теле похожи на белую плесень. Двигаясь ритмично, чуть ускоряя темп, и точно надеясь вогнаться с каждым толчком еще глубже, он старается ни о чем не думать, и забыть Клэр, снившуюся ему прошлой ночью героиней умопомрачительного ремейка «Города Грехов». Она сидела на коленях у мужчины, похожего на человека-волка из фильмов тридцатых годов, одетая в одни золотые украшения, и в ее мутных глазах, кажется, было написано – «почему ты оставил меня, отец?». Он не оставил ее. Он просто выбрал длинный путь. Беннет представляет, что засовывает Сайлару в рот пистолет, почти нежно раздвигая губы. Все с чего-то начинается. Взмахнув крыльями посреди Канзаса, бабочка провоцирует ураган в Австралии. Джек Потрошитель стал убийцей, потому, что когда ему было одиннадцать лет, он упал в лужу в своем лучшем выходном костюмчике, и красивая девочка в белом платье смеялась, смеялась, смеялась над ним. Сайлар выгибается и почти беззвучно стонет. Беннет просовывает руку между простынью и его телом, касается кончиками пальцев поясницы, гладит ее не в такт движениям, противоестественно нежно, и Сайлар перехватывает его за запястье – это Габриэл всегда требовал от партнеров ласки, хотя и любил, на самом деле, грубость – а ему такое не нужно. – Не смей, – чуть хрипло шепчет он. Он думает об Эдди, думает о Джосайе, которого, на самом деле, боится – «вот кого они на самом деле хотят мной затравить». Он думает о том, что уже минут через пятнадцать ему станет стыдно – потому, что он все равно трус, все равно педик – и он ни черта не сможет сделать с этим чувством – и кончает, когда Беннет впивается зубами ему в лоб, а потом – между бровей, и еще раз, ниже, в переносицу, стискивая челюсти так сильно, что хрящ трещит. Волки и хаски кусают друг друга за морды, выражая привязанность, доверие, любовь и еще сотню таких вещей. Беннет любит кусаться, и это ничего не значит. Он – Король-Рыбак, не знающий о собственной болезни, повелитель бесплодных земель, и если бы кто-нибудь спросил, в чем его исцеление, то история свернула бы в другое русло. Когда он тоже кончает, две минуты спустя, все теряет значение. 8. Алчность Паркмана подводит неопытность и уничтожает нежелание убивать. Оно сквозит во все щели и зазоры иллюзии заставляет изображение чуть отслаиваться от звука, и когда Клэр говорит «просто поднеси его к виску, нажми на курок и все закончится, папа», у Беннета хватает сил сделать глубокий вдох. Держась глубоко в подсознании за мысль о том, что контролировать два разума одновременно, он медленно снимает левой рукой очки, стараясь ни о чем не думать, и поднимает пистолет. – Ты больше не нужен нам с мамой, так что сделай это. Всем так будет лучше, – говорит Клэр. Ее голос доносится точно издалека, но словам очень сложно не верить. За секунду – надеясь развернуться быстрее, чем среагирует Пармкан, если он еще здесь – Беннет успевает подумать обо всех закатах и рассветах своей жизни, о наивности желания совмещать борьбу за «правое дело» и чистоту, желания быть голубем и змеем одновременно, о том, что Анжела не прогадала: они с Сайларом – пара отработавших свое монстров, разлагающихся и отравляющих окружающий мир токсичными испарениями, так что, чем бы эта история ни кончилась, для Петрелли это будет хэппи-энд. Потом незримый прилив телекентического удара сбивает его с ног, очки выпадают из пальцев, и вторая волна прилива разбивает их о стену. Марево видения отступает, Беннет видит нечеткий темный силуэт, и стреляет дважды. «Дорогая Сандра, я помню все обеты, данные мной тебе в день свадьбы. Жаль, что мы не можем быть вместе, в болезни и здравии, как поклялись». Двадцать секунд спустя, Сайлар смотрит на труп Паркмана, как школьница на дохлую крысу. Если бы Беннет был телепатом, он увидел бы в его глазах сухопарого высокого мужчину, одетого в дешевый серый костюм, смотрящего поверх круглых очков серьезно и разочарованно, выглядящего как человек, который каждое утро расчесывает брови, натирает вставную челюсть автополиролью, вычищает грязь из-под ногтей, сидя в самом центре преисподней, на троне Сатаны. «Ты меня огорчил. Я думал, что ты – сильный и взрослый мужчина, каким и хочешь казаться, – все еще говорит этот несуществующий мужчина у Сайлара в ушах, – а на самом деле ты – просто жалкий членосос. Дешевая подстилка для таких, как Беннет». * * * – Я хотел, но я этого не сделал. Мне очень нужна телепатия, но я не стал… – Да-да, ты молодец. Сводить тебя в зоопарк или купить мороженое? – Беннет достает запасные очки из футляра. Подвергнув их анализу на молекулярном уровне, можно узнать, что они ничем не отличаются от разбитых. – Избавь меня от своей снисходительности. «Избавь меня от выпрашиваний похвалы» – думает Беннет, надеясь, что Паркмана режут на части в Аду прямо сейчас. Внутри у него все горит, а он догадывается об этом только по запаху дыма. – Лет пятнадцать назад мы с Сандрой, пожалуй, усыновили бы тебя. Сандра. Если бы она приковала его к детектору лжи и спросила: «спал ли ты с другими женщинами?», он сказал бы – «нет» не кривя душой. Он никогда не изменял ей по-настоящему, чувствуя огромную, стоящую куда выше правды анатомических атласов, разницу полов. Знаешь, чем девочки отличаются от мальчиков, Ной? С девочками нужно быть нежным. Девочкам нужно уступать, нельзя их обижать. Мальчиков можно просто трахать, если захочется, и это точно ничего не будет значить – ни для тебя, ни для него, если, конечно, тебе хватит ума надеть резинку и не подцепить что-нибудь. В этот раз все вышло иначе. Если бы можно было влюбиться в человека, вскрывшего череп твоей дочери и напускавшего туда слюней, то Беннет назвал бы это состояние именно влюбленностью – такое безумное, подростковое желание заполучить кого-то целиком, запереть в стенном шкафу, спрятать, как самую лучшую игрушку, чтобы больше никто не трогал, больше никто не видел. Чуть откинувшись назад, Беннет представляет себе мертвого Суреша, потом мертвого Томпсона, потом – всю семью Петрелли – всех их, кроме своей дочери. Расширенные зрачки, бледные слизистые, холодная кожа. Он представляет себе мертвого Сайлара. Его жизнь похожа на альбом с газетными вырезками, переложенными цветными иллюстрациями, выдранными из анатомических атласов, и личными письмами – как в малобюджетном фильме о серийных убийцах. Вещи, которые люди знают друг о друге, вещи, которых не знают, и вещи, которые предпочли бы не знать – все они наклеены на плотные грязно-серые страницы. – Теперь у тебя нет никакой Сандры, – говорит Сайлар, и, не запивая, заглатывает две таблетки сенорма. Чувствуя, как бегут по спине мурашки, он ужасно хочет, чтобы Беннет завалил его прямо сейчас на заднем сиденье арендованной машины. Таблетки помогают. Может быть, даже слишком – эволюция поворачивается вспять, Габриэл оживает. Никчемный бесцветный призрак, он скитается в лабиринтах воспоминаний, трогает чувства, как ребенок – игрушки на рождественской елке. Ему хочется знать, о чем Беннет сейчас думает – ему очень нужна телепатия, которую он не получил, потому, что слишком старался быть хорошим – и это желание пугает Сайлара. Нормально – хотеть секса, нормально – хотеть секса с кем-то, кто может защитить от чудовища, возможно, более страшного, чем ты сам. Ненормально – хотеть этого кого-то поцеловать. Легче списать все на таблетки, чем на любовь. Монстры не влюбляются. 9. Гнев Стоящее вдалеке ото всего, посреди девственно-чистого американского «нигде», здание заброшенного завода похоже на критский лабиринт, из которого выселили Минотавра, чтобы тот ненароком не погиб, когда на рога ему свалится бетонная плита стены или потолка. Бесконечные коридоры, трещины и следы, складывающиеся в неисчислимое множество мелких историй, грязных, скучных, и гадких. Наверное, вся молодежь штата ходит сюда на вечеринки. – И кого мы тут ищем? Джосайю? Беннет подносит палец к губам и кивает на какую-то очередную дверь, с которой давно сорвали табличку с пояснительной надписью, которую обоссали и исцарапали, на которой неровно вывели синей краской: «я трахал твою сестру». – Ни с места, – говорит он одними губами, и скрывается за дверью. Сайлар вспоминает, насколько меняется отношение к человеку после того, как займешься с ним сексом. Ты можешь ненавидеть его как прежде, ты можешь считать его кем угодно, но никогда не сможешь смотреть ему в глаза так, как до этого. Беннет думает о том, что если гаитянин облажался, или если Анжела опять поменяла планы на ходу, то прямо сейчас перед его глазами появятся огромные белые буквы: «конечный пункт». – Ты здесь? – громким шепотом спрашивает он у пустой комнаты. – Здесь? Сказать наверняка, поблизости ли гаитянин – невозможно, но он точно был здесь, о чем красноречиво говорит красивый гладкоствольный дробовик лежащий на полу, в треугольнике света, проникающего сквозь полувыбитое пыльное оконное стекло. – Все хорошо, спокойно, – говорит Беннет воображаемому собеседнику. Он не религиозен, он не читает про себя: «тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение», просто подходит к двери, распахивает ее, и включает внутри себя режим чудовищной ненависти. Резкий щелчок похож на гром. Первый выстрел, грохочущий, как Апокалипсис, толкает Беннета в плечо прикладом, и сшибает Сайлара с ног – в его груди появляется медленно затягивающаяся дыра, он жив и пытается подняться. Он смотрит в обшарпанный, неровный, грязный, точно по нему ездили грузовики, потолок – потеряно, как смотрит в глаза отцу ребенок, которому сказали, что Санта-Клаус умер, а губы искривлены в странном выражении, эдакой помеси ярости и брезгливости. Примерно так же выглядела Клэр, когда ее впервые в жизни оставили без сладкого. Его руки разъезжаются, потому, что пол – мокрый от крови, льющейся из раны. – Нет никакого Джосайи. Беннет передергивает затвор, и снова стреляет – на этот раз в голову. В кино или комиксах никто не убивает суперзлодеев двумя выстрелами из дробовика. Наверное, было бы лучше, если бы Суреш, как чокнутый индийский Менгеле, изобрел какую-нибудь чудодейственную отраву, превращающую регенерирующие клетки в раковые, или если бы Сайлар сам себе отрезал голову, в отделении для буйнопомешенных, в любой психиатрической клинике вселенной. Без лоска масскульта истории об убийствах всегда выглядят гнусно. – Нет никакого злобного тролля в лесу, – говорит он нижней челюсти Сайлара, не слыша собственных слов. Это была просто страховка – потому, что когда на воле что-то вроде Джосайи Беннета, лучше не убивать того единственного человека, который имеет право стукнуть это «что-то» по носу газетой. И лучше держаться к нему поближе. Нет никаких монстров, кроме других людей. Нет никаких монстров, кроме их самих. Беннет прислоняется к притолоке. Ему хочется сесть на грязный пол, почти как тысячу лет назад, будто не умеет прощаться стоя. В Коста-Верде, дома, на кухне, где когда-то жена оставила прощальную записку, лежит его скелет в истлевшей одежде и пыльных очках, а среди рассыпавшихся костей пальцев покоится прах так и не разорванной бумаги. – Ни черта нет никакого злобного тролля в лесу, – повторяет он. – Там только лесники и охотники. Рука Сайлара конвульсивно подергивается, и Беннет с трудом подавляет желание отстрелить ее – едва ли это поможет. У него часто встает при убийстве, дело вовсе не в некрофилии или еще каких-нибудь сексуальных извращениях: все дело в ощущении абсолютного контроля над чужой жизнью. Так говорит в своих письмах Чарльз Миллз Мэнсон, последнее живое чудовище Америки. На стене, орошенной кровью и забрызганной мозгами, написано: «сосите хуй», и «Чикаго Буллз», и «передохните вы все, суки», и «Люси, Люси, Люси». Рядом нарисован огромный пацифик. Беннет закрывает глаза, и представляет, что где-то совсем рядом его ждут Сандра, Клэр и Лайл, и все царство небесное. Что сейчас заиграет музыка из «Крестного отца» или какого-нибудь другого хорошего фильма. Он снова ничего не чувствует, хотя, наверное, должен – может быть, радость, потому, что прикончил монстра, может быть – просто желание улыбнуться, потому, что почти заставил этого монстра себе доверять, и обманул, может быть – укор совести, потому, что не каждый день выходит пристрелить того, в кого чуть ли не влюбился. Внутри опять пустота. У каждого человека есть свой путеводный грех. Кто-то рождается трусом, кто-то – развратником или садистом, а кто-то – равнодушным куском мяса, приросшим к тем, кого думает, что любит, как к костям, и умеющим просто закрыть глаза, если рядом кого-то будут резать на части и есть живьем. Невозможно победить свой грех, можно только научиться им управлять. Он открывает глаза, и вытирает очки подкладкой пиджака. В машине есть чистая одежда, а эту нужно будет закопать где-нибудь в Техасе или Аризоне. Он оглох. Вот и все. 10. Забвение Беннет уже купил себе билет в спокойную жизнь, и не хочет его возвращать или менять на другой, по которому можно уехать в противоположном направлении. Его внутренний метроном стучит так же четко, как и всегда. Фальшивые фотографии несуществующего брата сгорят, вселенную затопит порядок. Завтра он проснется в прекрасном мире пособий по безработице, полном чистоты непоколебимых, как закон тяготения, правил, в мире, где нет серийных убийц с безумными карими глазами и ресницами, от одного взмаха которых, наверное, начинается песчаная буря где-нибудь под Каиром, в мире, где верят в то, что все зло – от инопланетян, коммунистов и проштрафившихся брокеров. Сандра вернется. Больше не нужно будет стрелять. Он отправит резюме в любую компанию, торгующую чем угодно, Анжела забудет его номер телефона. Вся семья, наконец, вздохнет спокойно, и поедет на пикник, или отправится на неделю куда-нибудь отдохнуть, или усядется перед телевизором – по одному каналу будут рекламировать подгузники, по другому показывать лучшие боксерские поединки двадцатого века, и на бесконечном повторе Мохаммед Али опять и опять нокаутирует человека с гигантским синяком вместо лица. По третьему каналу будет выступать с монологом Питер Петрелли, похожий на Тома Круза в роли Гитлера. Глаза Питера будут блестеть, он расскажет о своем мертвом брате и о своем мертвом отце. Поперек него будет написано: «я стану президентом и приведу Америку к процветанию, чего бы это ей ни стоило», и может быть, однажды, он ввергнет мир в пучины хаоса, но даже тогда никто не позвонит и не скажет: «мистер Беннет, приезжайте немедленно, встаньте во главе последней человеческой армии, спасающей планету от спятивших супергероев, или мы будем вынуждены Вас уволить. Без выходного пособия». Его уволят из-за чего-нибудь еще – он случайно обольет босса кофе, проспит будильник в очень важный день, или сойдет с ума и кинет кому-нибудь в голову дорогой корейский монитор. Садясь на стул, стоящий посреди пустой комнаты, глядя в глаза напарнику – бывшему напарнику? – он клянется себе, что именно так все и будет. Сочиненная для прикрытия легенда станет правдой, а слово «Сайлар» станет простым набором букв. Гаитянин пожимает плечами, будто прося прощения, достает пистолет, и тогда Беннет снова, в последний раз, закрывает глаза. Он не хочет сражаться, он уже ни хрена не хочет. Его последние мысли: «это тоже хороший вариант» и «дорогая Сандра, надеюсь, у тебя все будет – или было – хорошо». Где-то поет в автомагнитоле «Замерзшее золото»: – Ты можешь витать в облаках или твердо стоять на земле… Гаитянин нажимает на курок. – Все равно эта жалкая тень любви с головой окунет тебя в грязь. * * * Однажды мистер Беннет оказывается в Аду. Fin.
Сехмет: Katoru Yuki, у меня возникает логичный вопрос: зачем было просить продолжение, если Вы его не прочитали?
Katoru Yuki: Прочитал. Просто захожу не регулярно. Дела. Стиль интересный, но с написанием некоторые проблемы, надо подправить формулировки и не-везде-правильно-подобранные формы. Глаголов в и причастий в первую очередь... Окончание тоже, хоть и логичное, но незвучное. А так - очень даже.
Сехмет: благодарю. Katoru Yuki пишет: Стиль интересный, но с написанием некоторые проблемы, надо подправить формулировки и не-везде-правильно-подобранные формы. Глаголов в и причастий в первую очередь... можете привести хотя бы пару примеров? потому, что я только во второй раз работаю с подобным стилем, хотелось бы видеть "недосмотры". Katoru Yuki пишет: Окончание тоже, хоть и логичное, но незвучное. я долго думала, вводить ли дополнительную часть после звездочек. В конце концов, решила все-таки сделать, чтобы замкнуть линию с "Адом".
Katoru Yuki: Конец вам надо переформулировать. Или дополнить. А пример вам вот: Сказать наверняка, поблизости ли гаитянин – невозможно, но он точно был здесь, о чем красноречиво говорит красивый гладкоствольный дробовик лежащий на полу, в треугольнике света, проникающего сквозь полувыбитое пыльное оконное стекло. Сказать наверняка, поблизости ли гаитянин – невозможно(первую часть точно стоило бы перестроить), но он точно был здесь, о чем красноречиво говорит красивый гладкоствольный дробовик(запятая) лежащий на полу,(рекомендую тире) в треугольнике света, проникающего сквозь полувыбитое пыльное оконное стекло.(последний оборот перегружен) Или вот еще пример: Скоро пора будет принять лекарство. Можно это сказать и попроще.) Таким много моментов, что царапают глаз и слух. Но это не страшно, и легко исправить, если будет желание.
Сехмет: благодарю. не в полной мере согласна, но подумаю, что там можно поменять, чтобы улучшить текст.
Katoru Yuki: Да пожалуйста. Сами спросили... Но пациент скорее жив
полная версия страницы