Форум » » Третий, ориджинал, цикл Оutlaw, R, драма/романс/мистика/фантастика (от 14 авг) » Ответить
Третий, ориджинал, цикл Оutlaw, R, драма/романс/мистика/фантастика (от 14 авг)
tery: Название: Третий Фандом: авторский мир Оutlaw Рейтинг: R Жанр: драма/романс/мистика/фантастика Пэйринг: Шон Дэлмор / Винсент Эштон. На фоне «классические» пейринги цикла: Шон/Дэрек Смит и Шон/Рамирес Вентура. Статус: Закончен. 3 части. Предупреждения: пара ругательств. И! Категорическая просьба не воспринимать описанную в произведении Армию как нечто, жёстко соответствующее реальности. Выставленный жанр «фантастика» относится как раз к показу весьма приблизительно представляемой мною сферы жизни. Возможно, уместно говорить об АУ, но не относительно реалий цикла «Оutlaw», а относительно объективной картины жизни в американских вооруженных силах.
Ответов - 17
tery: Часть 1 *** Далекий стук входной двери в тишине сонной ночи. Усталые шаги тяжелых военных ботинок по длинному коридору казармы мимо закрытой общей комнаты. Это он. Его не было на базе четыре дня. А до того еще неделю с лишним. Наверное, он действительно устал. Скрип двери, на которой там, с внешней стороны, надпись: «Инструктор». Под надписью дурацкая пластиковая вставочка, все трещины на которой я знаю наизусть. Там полоска бумаги с отпечатанными буквами «Sean Dalmor». Темнота – и взрыв света. Заполошный рывок с пола навстречу – и замереть. Он. Никакого удивления. Недовольный взгляд. Сквозь зубы: – Эштон. Опять? Лязгает что-то в брошенной на пол сумке. Несколько метров до ванной. На пороге через плечо: – Проблемы? Да нет, ничего особенного. Это я – проблема. Всего лишь я. Молчу. Головой пару раз вправо-влево. Раньше, до армии, темно-рыжие волосы полезли бы мне в глаза. Теперь они слишком короткие. – Исчезни. Яркий свет по контуру не до конца прикрытой двери. Пар и шум воды. В косо освещенном оконном стекле я вижу свои голодные сумрачно-синие глаза. Я хочу туда, к нему. Я не хочу исчезать. Вышел. Задохнуться и умереть. Полотенце вокруг бедер. Идеальные мускулы. Плавность и сдержанная мощь. Влажная гладкая кожа. Ни одного шрама. Нереально! Он весь нереальный. Тело хищника, осанка ангела, лицо сатаны. Смертоносный, безупречный, ядовитый, прекрасный, гордый и злой. Бог. – Еще здесь, твою мать? Придать ускорение? Мне? Будь проклята эта звонкая глухая пустота. Пустынное растрескавшееся горло. Безнадежно опустевшая голова. – Бля, Эштон! Сейчас выкинет. Швырнет в коридор, так, что я шлепнусь об стену, и захлопнет дверь. А я лягу и тихо сдохну, держась за то место, которого он коснулся. Слишком долгая тишина. Догадался. Понял. Распознал. Умру. – Во-от оно что... Стоит и смеется. Одними глазами. Он выше. Старше. Сильнее. Он – дьявол во плоти. А я? Курсант, бля. Недосолдат. Урод. Я ничто. Пред ослепительным ликом разящего. – Мальчик… Не надо так на меня смотреть. Знаешь, сколько раз, сколько сотен раз я это уже видел? Знаю. То есть, могу представить. На тебя можно смотреть по-другому? – Я обещаю забыть, если ты уберешься отсюда. Причем немедленно. Ни за что. Кажется, я даже сказал это вслух. О, Господи. Только что он был далеко, и я мог дышать. Не было приближения. Даже воздух на коже я ощутил после. Просто он там – и он здесь. Мое сердце трепыхалось – и перестало. Пьяный ртутный перламутр вокруг его зрачков. От него пахнет водой. Теплом. Могуществом. Чем-то морским от мокрых волос. Мужчиной. А я кто? Какая нахрен разница. Его рука на моем горле. Не сжимает, лежит, но всё равно не дышу. Вот за что надо держаться, когда буду подыхать на полу в коридоре. Я говорил, что у него лицо сатаны? Улыбается он точно так же. – Поверь, ты не знаешь, во что ввязываешься. Я его почти не слышу. Кто-то сломал кран в ванной, и у меня в ушах ревет Ниагара. Он уже не смеется одними глазами. Его дыхание тяжелеет. Он вампир. Он чуть наклоняет голову, и я почти подставляю шею. Он голоден, и он может забрать меня. Я вижу. Я рад. Он хочет. Я знаю. Я счастлив. Я горд собой, как никогда в жизни. Я до сих пор не отвел взгляда. – Эштон… Мне жарко, как в преисподней, или холодно, как в глубинах ада? Не могу решить. – Мальчик, у меня месяц никого не было. Я же тебя порву. Не пугай меня, мне не страшно. Я умею улыбаться. До твоей улыбки мне далеко, но я тоже не ангел. – Ну и что? Это же будешь ты. Я самоубийственно дотягиваюсь до его губ, и его рука на моем горле мне не мешает. Рывок. Лечу на пол. Воздух вон из легких – ударился. Я такой неловкий… Если б не матрас, сдернутый с кровати, было бы еще больнее. Когда он успел? Ему проще, у него только полотенце. А вот где мне теперь брать дополнительный комплект повседневки? Рассказать на складе, что мне ее порвал в лоскуты инструктор, прежде чем оттрахать на полу казармы? Хорошо, что синяки объяснять не придется. Не дом и не школа – учебная база U.S.Army Мидлтон. Если смотреть с таким подозрением, то мы тут все в засосах ходим с головы до ног. О чем я, мать мою же собственную, думаю? Я просто хочу уцепиться за что-нибудь на краю безумия… Он – не девушка. О, отличная мысль. Вы положительно гений, курсант Винсент Эштон. И плюс к тому охренеть какой бывалый казанова, с вашим-то невъебенным опытом из одной дешевой шлюхи и двух пьяных одноклассниц. Не одновременно, нет… Та поблядушка сорокалетняя хоть отработала свои три десятки, сделала меня м-у-ж-ч-и-н-о-й в мои далекие пятнадцать. Меня долго тошнило потом в туалете того мотеля. А проснуться через целый долгий год после вечеринки в чьем-то доме, в чьей-то загаженной комнате, в чьей-то облеванной постели рядом с голой Мэй Дикинсон, храпящей как буйвол – это считается? Ну конечно, считается, у меня же был гондон на мягком члене. И даже в гондоне кое-что осталось. Вот только побывал ли член в храпящей как буйвол Мэй Дикинсон? Да ну, всё равно считается. А Триш Эванс я даже запомнил. Как она лизала мне живот и мнила себя королевой соблазнения, а я давился истеричным хохотом. А потом она дала мне, раздвинула ноги и улыбнулась. Боже, как пахло, почему она не сходила в душ… Мне было семнадцать, и у меня не упал. Наверное, в том же журнале, где она вычитала про лизание живота, был еще мудрый совет: «Вставьте палец парню в зад, и он умрет, обкончавшись». О, да. Вставьте двадцать восемь тому, кто это написал. Обязательно с таким же обоюдоострым маникюром, как у Триш Эванс. Я орал, а она радовалась, что я обкончался. Я ее чуть не убил… Я встречался с ней потом. Надо же было с кем-то встречаться. Но она не пришла проводить меня в Мидлтон, и я крупно сомневаюсь, что она до сих пор помнит мое имя и лицо. Впрочем, я тоже поколебался бы, прежде чем указать на нее в безликой толпе крашеных блондинок. Девушки – другие. Еще одно революционное прозрение. Они знают о нас понаслышке. Пока они научатся, что именно надо делать, чтобы парню стало реально хорошо, много воды утечет. Если захотят учиться. А то ведь они назубок знают, сколько им должен ты, а свою половину договора они случайно засунули под ковер или за плинтус. А вот парням эту науку учить не надо. Они и так знают: куда нажать, а куда не стоит, что дернуть и сколько раз. Где погладить, а где крутнуть посильнее. Что в журналах пишут вредоносную ерунду, и уши ни малейшего хрена не значат, а вот за одну хитрую точку за яйцами можно продать душу… Парни знают. Ну, может, и не все, конечно. Вот он – точно знает. И у него нет никакого маникюра. Не удержался. Сорвался. Лечу. Лежу на полу под ним и лечу. Кто я? Не знаю. Приятно подчиняться. Приятно сопротивляться только для того, чтобы прижаться плотнее. Приятно, когда он зажимает мне рот, потому что я всхлипываю, и это слишком громко. Приятно зажмуриться и орать ему в горячую ладонь. Я не девчонка. Но это здорово – извиваться под тем, кто сильнее. Я готов поклясться, что многие из миллионов мужчин, проигрывавших поединки, битвы и войны за всю историю рода людского, знали это. Может быть, они знали это и до того, как проиграли. Может быть, некоторые из них поэтому и проиграли. Это здорово, даже если после ты умрешь. Может быть, в таком случае это особенно здорово. Не знаю. Я-то не умру. Наверное. Никого из тех мужчин не имел совершенный убийца с нечеловеческими глазами. Как бы там ни было, я добился, чего хотел. Жжет. Давит. Нажимает. Раздвигает. Тесно. Узко. Не-ет… Плохо. Больнобольнобольно. Я кусаю его ладонь, которой он зажимает мне рот. Я укусил бы свою, но его ближе. Я впиваюсь в нее. Это я – вампир. Он не убирает. Ему больно? Позволяет. Его кровь течет по моему языку. Я давлюсь, он наклоняется к моему уху. – Пей. О, Боже. Я сделаю так, как он скажет. И – хорошо. Пара мгновений, пара мучительных толчков – и боль лопнула мыльным пузырем. Ее нет. Ее наконец-то нет. Господи, почему? Что изменилось? Я пил его кровь. Кем я стал? Нет. Правильнее спросить – кто он есть. Вот чего нет – так это ответов. И чёрт с ними. Мне хорошо. Он внутри, он движется, мои соски горят и трутся о ткань. Я зачем-то уцепился за ножку кровати, как тонущий за протянутую ветку. На полу не так уж много места для нас двоих, даже если один сверху. Он впился пальцами мне в волосы на затылке. Как раз отросли достаточно. Он может свернуть мне шею одним движением. Мне хорошо. *** Кто я? Коннор Эйс, наш «группенфюрер», зовет меня мерзким ублюдком. Глория Стоун, единственная леди в группе Z-51, зовет меня ехидной сволочью. Остальные зовут меня по-разному, зависит от степени испорченности и количества матерных слов в запасе. Близнецы-ирландцы тут круче всех, у них язык острый. Но у меня острее. Индеец Рейн молчит как сарыч, но он меня тоже ненавидит. Меня все ненавидят. Я привык. Я знаю, что Коннор Эйс дрочит по ночам на Глорию Стоун. Все дрочат на Глорию Стоун. Когда-то и я дрочил на Глорию Стоун. Ну, пару раз. Потом нам сменили инструктора, и я понял, что такое ад. Я стал таким, что успешно возненавидел сам себя. Я не понимал, что происходит и с чем связана эта дикая перемена во мне, но если б мы проходили ядерное оружие, я бы спёр пару боеголовок и стёр с лица земли… что-нибудь. Всё равно. Цели у моего остервенения как-то не было. Группа всегда считала меня невыносимым. Наивные, только тогда они поняли, что такое «невыносимый» на самом деле. Они даже пытались избить меня в укромном уголке базы. Я зарычал на них, и они испугались, что бешенство заразно. А он… Я не знаю, кто я. Я знаю, кто он. Приблизительно, но всё-таки знаю. Придурки близнецы, влёт пьянеющие братишки Морроу, как-то в самом начале попались в воскресном увольнении копам, это означало моментальный вылет из учебной программы. Мы сидели ночью в казарме и паниковали на всю катушку. Утренняя поверка – и группа утонет в глубоком дерьме. Эйс и Глория, наши долбаные энтузиасты, решили повиниться новому инструктору. Хрен знает, на что они рассчитывали тогда, до того, как мы все поняли, что такое Шон Дэлмор. Я был против. Я всегда против. Что бы вы ни хотели – я всегда буду против, я так сделан. Они плюнули и пошли в казарму его корпуса. Вернулись с ним, напуганные, даже не объяснили ему толком ничего. Он спросил, в чем дело. Объяснять пришлось мне. Он тогда впервые остановил на мне взгляд. И я умер. И я понял, чего я хочу. Ради чего я готов стирать с лица земли. Чтобы он продолжал смотреть на меня. Только на меня. Мы отбили тогда обоих Морроу. Глухой ночью мы взяли штурмом полицейский участок в тихом пригородном районе Индианаполиса. Никто не понял, что это было, в газетах на следующий день обвинили местных бандитов. Ага. С М-16. На БМП, хотя мы всерьёз подумывали взять танк. Местные бандиты наверняка были не на шутку польщены такой высокой оценкой их боевого потенциала. Мы были в еще большем шоке. Мы напали на полицейский участок. Группа курсантов Мидлтона под руководством инструктора и по его приказу штурмовала помещение следственного изолятора по всем законам воинского искусства. В камуфляже и черных масках. Когда он предложил, мы подумали, что он прикололся. Оказалось, это было не предложением, а приказом. Нам пришлось заставить себя поверить, что мы не спим и не ловим коллективную галлюцинацию. На 50 процентов мы играли «в войнушку», штурмуя практически пустой, мирный и сонный полицейский участок в тихом пригородном районе Индианаполиса. А он выглядел так, будто делал это сотни раз. Может, так и было. Он командовал нами, словно мы не курсанты третьего месяца обучения, а взвод коммандос с Форт Брагга. Он командовал нами, словно командовал людьми всю жизнь. Может, так и было. А ведь Шону Дэлмору лет двадцать пять, не больше, и он сам курсант, правда, последнего года. Как ему разрешили совместить это с должностью инструктора – непонятно, но с ним вообще всё непонятно. А «разрешение» – в принципе слово не из его лексикона. Интересно вот что – зачем мы ему понадобились. Зачем он меньше чем за год натренировал нас так, что любой из Z-51 с уверенностью выйдет не то что против любого курсанта базы, а против любого инструктора. И любой из нас, даже рохля Лимойн, сделает в схватке даже грозного сержанта Майера из элитного корпуса А. Потому что Дэлмор научил нас драться. Драться не по учебникам и руководствам, не по схемам и инструкциям. Наш инструктор научил нас убивать кого угодно голыми руками при любых условиях и в любом состоянии. Он непревзойденно владеет умением убивать голыми руками. Он много убивал. Чтобы это понять, не обязательно наблюдать за ним в бою. Достаточно посмотреть ему в глаза. Он научил нас бить не только прямо, но и в спину. В уязвимые точки. Ниже пояса. Он говорил, что если хочешь реально выжить, некоторую шелуху из головы нужно убирать. Реальное выживание имеет мало общего с красивыми рыцарскими законами. Рыцари вымерли, говорил он. Сбейте врага с ног и добейте его лежачего. Не слушайте его, не смотрите ему в глаза и не подавайте ему руки. Он ваш враг. Он говорил – сперва хорошо, очень хорошо подумайте. Подумайте, прежде чем ввязываться в войну. Не подчиняйтесь приказам слепо. Разберитесь, кто вам друг, а кто враг. Разберитесь, почему и за что вы убиваете врага. А когда будете точно знать – добейте его лежачего. Тренировки с ним – это не ад, это его подвалы. Его пыточные подземелья. Я точно знаю, что некоторые думали о добровольном увольнении, я точно знаю, что некоторые думали о самоубийстве. Но прошло совсем немного времени, и мы все увидели, что этот кромешный кошмар не зря. Что это работает. Что волдыри скоро сойдут, а навыки, мускулы и мозги останутся. Он как-то незаметно и сразу, без напыщенных фраз, сделал нас командой. В тот самый вечер, когда мы возвращались после налета на полицию, пьяные от собственной смелости, и смеялись вместе. Даже я. Мы остановили БМП в переулке и благопристойно купили выпивки, хотя могли разнести магазин в клочья. Мы пили. Сдвигали бутылки в круг. Мне было место в этом круге, хотя меня и тогда уже ненавидели. И я коснулся его бутылки своей. Бля, это было интимно. Он вытащил недоумков Стенли и Нокса из-под танкового обстрела, и мы потом видели его одежду, мокрую и тяжелую от крови. Осколки снарядов острые. В тот вечер Брауну прислали посылку его предки-фермеры из Висконсина. Тэдди Браун – парень туповатый, но не жадный, и у нас была пирушка. Мы орали и ржали, хотя было глубоко заполночь, а инструктор находился в своей комнате в конце коридора. Мы уже успели понять и даже привыкнуть, что его не колышет, что именно мы делаем в свободное время и по ночам, до тех пор, пока мы живы и сдаем нормативы и тренинги. Он никогда не парил нам мозги излишней муштрой и дисциплиной, он яро ненавидел уставы, регламенты и строевой шаг. Коннор Эйс удивлялся, как при этом он может быть инструктором и вообще солдатом, если на то пошло. Коннор Эйс – идиот, я ему так и сказал. Солдаты, видимо, бывают разные. Одни – для красивого строя, для «Сэр, есть, сэр!» и для гробов под звездно-полосатыми флагами. А другие – для реальных дел и для того, чтобы выживать в самых жутких местах планеты. Вот этому-то он нас и учил вместо ритмичных придурочных речевок. Он со знанием дела говорил о зыбучих песках, глотающих грузовики в 20 секунд, о слоистых черных льдах Антарктиды, о каменной корке у жерла полинезийских вулканов, похожей на стекло. Он это видел и трогал. Он знал, кого едят безглазые бледные рыбы в подводных пещерах. Он обронил как-то, что знает, как выглядит спейс-шаттл изнутри. Он мог описать ощущения перегрузки в 8 G. Глория тогда спросила его – а 9? А 15? Он задумчиво покачал головой и сказал: «Подобных значений вы не потянете». Потом поправился: «Я не имел в виду конкретно вас. Я хотел сказать – люди». Мы молча смотрели на него. Он оглядел нас, странно улыбнулся, встал и ушел. Он рассказывал редко, в крайне нечастые моменты, когда все нормативы сданы, он свободен и у него есть настроение потратить полчаса на болтовню перед восторженными слушателями. Эти полчаса стоили годового курса военной топологии и биологии с сержантом Майером, который думал, что лед всегда белый, и ни хрена не знал про бледных рыб. Мы его спрашивали, и он обозвал нас выродками. Глория пробормотала, что в зыбучий песок сержант Майер уйдет вдвое быстрее грузовика. Я возразил, что втрое медленнее, ведь он легче, и назвал ее дурой. Она назвала меня сволочной скотиной и пообещала попрыгать на сержанте Майере для интенсификации процесса. В тот вечер, когда у нас была гулянка благодаря предкам Брауна, Лимойн заикнулся, что хорошо бы пригласить Шона. Вдруг он в настроении? Все подхватили идею, моментально прибрали мусор, выставили всю наличную еду покрасивее и командировали Эйса на переговоры. Он мялся и заикался, наш законопослушный правильный помощник инструктора, и я великодушно вызвался помочь. В тот момент у нас с Эйсом было вооруженное перемирие, и он был даже благодарен. А я был благодарен Лимойну за идею и Эйсу за косноязычие. Я хотел видеть Шона. Я хотел, чтобы он пришел. Он сперва чуть нас не выпер, но потом вдруг спросил, осталось ли у нас что пожрать. И мы триумфально привели инструктора в общую комнату, пропахшую домашним мясом с фасолью, со сдвинутыми в середине столами, заставленными снедью. Он и правда съел что-то, потом спросил, что мы пьем. Яблочный сок из Висконсина, что же еще. Бар Мидлтона пока не обслуживает курсантские вечеринки в казармах в начале второго ночи. Он послал меня в его комнату за ящиком, который стоит под кроватью. Там было пиво. Он сказал, что это его вклад. Что яблочный сок из Висконсина это хорошо, и что мы, тем не менее, не дети. Мы возражали? Ни секунды. Всю ночь на дальнем полигоне шли учения: наша танковая специальность тренировалась настоящими снарядами раскурочивать подчистую макет городка. Мы не знали, что снаряды настоящие. Мы не помнили толком, куда именно Стенли и Нокс надумали пойти потренироваться перед завтрашним зачетом по метанию ножей. Когда Дэлмор спросил нас о них и обвел взглядом наши лица, мы молчали. И он сорвался с места, выпрыгнул в окно и исчез в темноте, а мы продолжали молчать. Они могли пойти куда угодно, за полгода на базе нашлось приличное количество укромных мест, где можно с толком провести ночь перед зачетом, если у тебя хреновато получается. Мы все неплохо кидали ножи, все, кроме Нокса и Стенли. Но они давно бы вернулись. Танки на полигоне работали боевыми. Нокс возвратился первым, один и бледнее самых безглазых рыб. Его трясло, он рассказал, заикаясь, что Шон нашел его «в полном дерьме в буквальном смысле» и заставил проехать до границы полигона на броне танка. Глория всплеснула руками и спросила – он сам не додумался, что танки не стреляют по танкам? Нокс послал ее заковыристым матом, особенно пикантно заикаясь, и пожелал в следующий раз самой кататься на этих монстрах среди руин и взрывов. Она извинилась и налила ему кофе. Стенли Шон привел сам. Они оба были грязные до ужаса, все в пыли и кирпичной крошке. У Стенли на сером лице были белые чистые полоски от глаз вниз, и смотрел он в пол. Шон снял майку на пороге и швырнул в угол. Он устроил парням разгон за то, что они потеряли друг друга и носились там поодиночке, потом сказал – они молодцы, что выжили, и на данный момент они в группе круче всех. Оба смотрели на Шона снизу вверх так, что у меня заныло в груди. Что было в руинах? Как он появился перед каждым из них, когда надеяться они уже бросили и ждали финала? Как он заслонил ублюдка Стенли от разрыва своим телом? О чем он говорил с ним, пока они шли домой, в казарму? Стенли плакал не от страха и не от обиды на выговор, от чего-то еще… Шон ушел, но перед этим освободил их, охреневших, от завтрашнего зачета – их трясло обоих, как в лихорадке, какие там ножи, и он это понимал. Мы позавидовали им. Ноксу и Стенли обломилось крутое приключение. А я ненавидел их обоих. Ну почему я хорошо метаю холодное оружие… Его майку Глория потом подобрала. Ткань как будто нарочно издырявили ножом, раз сорок, и она была не зеленая, а бурая от крови. Стенли синими губами сказал, что это не его кровь, а Шона. Но мы все видели его вот только что без майки. И я видел. Его сумасводящее тело. На котором нет шрамов. Он взял нас однажды с собой в колумбийские джунгли на одно из своих особых дел, и мы помогали ему давить убежище картеля в подземном бункере, и лопались от гордости за себя. Это было настоящее дело. Мы не играли больше. Мы не притворялись крутыми, мы были крутыми. Гораздо круче, чем коммандос с Форт Брагга. С того налета на полицейский участок в Индианаполисе прошло восемь месяцев. Восемь месяцев адских подземелий. Он не хотел нас брать, говорил, что не хочет возиться. Не хотел рисковать нами. Мы убедили. Я убедил. Я один из всех мог говорить с ним прямо и смотреть в глаза. Это были моменты, ради которых я жил. А потом из-за этого задания мы провалили подготовку к репетиционному учебному параду на базе и облажались по-полной перед Уоллесом, начальником Мидлтона, и какой-то шишкой сверху, инспектором, который смотрел на нас с деревянной трибуны, презрительно скривив губы. Уоллес краснел и извинялся за Z-51. Инспектор возжелал лично выразить свое неудовольствие уровнем подготовки группы ее инструктору. Дэлмор вышел и так заговорил с напыщенным ублюдком, что наш Уоллес побагровел и забыл как дышат. Дэлмор сказал, что да, он инструктор, но готовит не майореток для борделей, а специалистов-диверсантов. И если угодно проверить эти навыки, а не умение задирать ножки и орать в унисон идиотские песни, то хоть сейчас. Он много чего сказал. Например, он заявил, что потратил учебное время с куда большим толком. Что курсанты его группы, в отличие от других, способны не тупо разгуливать по плацу и стучать подошвами, а перемещаться в темпе и без потерь по местности любого типа, от заболоченной до гористой, по вертикальным поверхностям различного характера, по верхушкам деревьев, дну горных рек и минным полям. Дэлмор сказал, что считает это более важным с точки зрения эффективности, а на эффектность ему в высшей степени наплевать. Инспектор открывал и закрывал рот, а Дэлмор смотрел вверх, на трибуну, но смотрел свысока, и в его глазах было презрение. Он умеет так. Я знаю. Мы были уверены, что как только высокий чин прекратит пучить зенки, он тут же уволит Дэлмора. Браун в нашем строю пообещал при первых же словах забить высокому чину глотку его же нижним бельем. Браун что говорит, то и делает. Мы приготовились помогать. Но прибыл, неожиданно для всех, включая шишку и Уоллеса, чин повыше. На правительственном джипе с флагом. С эскортом. Охренели все. Уоллес порадовался, что у нас парад и все нарядные, ну, кроме этих выродков из Z-51. Чувствовалось, что он с облегчением убрал бы нас всех, во главе с нашим оригинальным инструктором, с глаз долой, от греха подальше. Уоллес промямлил что-то приветственное, но тот генерал поморщился, перебил его и спросил, уважительно понизив голос, может ли он увидеть Шона Дэлмора. Именно так. Может ли он увидеть. Не приказал привести, а поинтересовался, нет ли случайно такой возможности пообщаться. Застать его на базе. Если он не очень занят. Как с равным себе, бля. Пучеглазие там у всех случилось. Шон вышел. Снова. Не строевым шагом, не по уставу. Устало так. Не вытянулся в струнку, отдавая честь, а подошел и подал руку. Генерал ответил тем же, улыбнулся. Сказал, что рад, наконец, познакомиться с «тем самым Дэлмором». Та парочка, что наш парад принимала, чуть с трибуны не навернулась. А над строем не то что муха, одна молекула мушиная бы пролетела – у всех уши бы заложило. Генерал тихо-тихо о чем-то с ним поговорил. Не свысока, не приказывал и не нотации читал, а спрашивал вроде что-то или интересовался. А Шон ему отвечал, долго и по делу, а генерал слушал и кивал. Затем еще раз пожал ему руку и хлопнул по плечу. После этого генерал из Генштаба Сухопутных Войск и двадцатипятилетний курсант штрафного корпуса К учебной базы Мидлтон отдали друг другу честь. Генерал из Генштаба сделал это первым. А потом он повысил голос и объявил, что приехал с целью вручить государственные награды. Что именно он Шону на грудь повесил, мы не разглядели, но двое на трибуне побледнели. Это было отлично видно. Дальше солдат из джипа притащил коробку, и генерал спросил, где группа Z-51. Это которые выродки. Мне девятнадцать. Я курсант. В нашей стране мирное время. У меня есть «Пурпурное сердце». У нас у всех есть. А вечером в казарме Рейн раскрыл рот впервые за целую неделю – такой он болтун – и сообщил, что видел, как Шон снял свою награду с грязной рубашки, кинул куда-то и пробормотал себе под нос, что на хрена ему такая пятая. Он такой. Он – невероятный. С ним ты больше не знаешь, кто ты и на какие вершины ты способен. Ты думаешь одно, а оказывается, что… Оказывается, что ты можешь выдержать дикие тренинги по нескольку суток, пока изнеженные суки из других групп спят и жрут по расписанию. Ты же знаешь, что им до тебя далеко. Они – просто курсанты, а ты – практически диверсант-профессионал. У них нет «Пурпурных Сердец». Оказывается, что ты не тупое быдло, не отродье блядей и не засохшая блевотина шакалов, как нам всем в первый же день на базе сообщил наш первый инструктор, сержант Доуз. Он умер потом в больнице от несовместимых с жизнью травм, которые получил в учебном показательном бою с одним из курсантов штрафного корпуса «К». Наверное, Доуз был удивлен. Говорили, что он тиранил одного парня из А, чуть не свел в могилу, и это друг того парня отомстил. Вроде бы те двое ребят вместе были в А, но потом друга за что-то перевели в штрафной. Когда мне рассказывали эту историю, на этом месте я уже знал, как звали друга. Того, кто во время ежегодного гостевого парада – любят здесь показуху, да… – вместо демонстрационного повторения заученных приемов превратил тридцатилетнего быкоподобного мужика в мычащий мешок ломаных костей прямо перед всем офицерским составом Мидлтона, на центральном плацу. Доуз вряд ли был согласен, но это не помогло. И говорили, что никто не смог в результате осудить того парня, потому что разделал он его четко и по правилам. Отличная получилась демонстрация. А еще оказывается – то, что ты раньше знал о любви, полная фигня. Ну, может, не полная, но кое о чем не пишут в книжках в мягкой обложке, не рассказывают в школе и почти не снимают фильмы. Я не девчонка. Но, если мужчинами называть таких, как Доуз, как Майер, как слизняки из М-43, которые избили меня в ноябре, таких, как мой отчим… тогда Шон Дэлмор – не мужчина. Он уже что-то другое. Классом повыше. Мне нередко кажется, что и слово «человек» к нему не очень подходит. Я как-то заикнулся об этом другим. Это как раз тогда, когда мы все молча смотрели на измочаленную ткань его майки, пропитанную еще теплой кровью, и видели перед собой, как он пару минут назад вышел из нашей комнаты, обнаженный по пояс и абсолютно, совершенно чистый. Наши долго молчали, кто-то побледнел, кто-то отвел глаза. Потом они все ответили, что, чёрт побери, да. Хоть раз, но про это подумал в нашей группе каждый. Я никогда не считал себя пассивом. Я смеялся над ними в школе, я плевался вместе со всеми и морщил нос. Я кинулся бы в драку за один намек в мою сторону. А теперь оказывается, что мне не стыдно кончать под таким, как он. Кончать, даже не трогая себя, без дополнительной стимуляции, просто от дикого возбуждения и внутреннего восторга. Есть такое чувство – обожествление. Это коварное чувство никогда – слышите? – никогда не бывает взаимным. Но оно способно наполнить тебя пульсирующим светом, жгучим сиянием запредельного наслаждения, и когда оно рвется наружу, тебя раздирает пополам наживую, тебе чудовищно больно, но ты не променяешь эту райскую боль ни на что на свете… Я умираю. Это охуительное ощущение. *** Мы лежим. Он перекатился вбок и вытянулся во весь рост на сбитых горячих тряпках, прекрасный, как демон. Бля, почему «как». Я провожу рукой по лицу. Мокрое. Пот или слезы. Улыбаюсь. Я получил, что хотел. Все говорят, что я наглый… может быть. Но мне как минимум минуты три пришлось набираться смелости, чтобы придвинуться к нему и осторожно положить голову на его откинутую руку. Я замер. Он не прогнал. Я счастлив. Он дышит. Я дышу. Вдруг его пальцы снова на моем затылке, рывок за волосы вверх. Прогибаюсь назад. Сердце обрывается. Тихий голос. – Почему не сказал? Что у тебя – первый раз? Пытаюсь пожать плечами, но это плохая идея. Не выходит. Тело какое-то не моё. Мышцы – желе. Мой инструктор меня уроет за потерю боеспособности. – Придурок. Правда, болеть у тебя всё равно ничего не будет. Точно, не болит. По всем ощущениям, он действительно меня порвал. Его размер и мой первый раз, его желание и моя дурная неспособность попадать в такт... Кровь на внутренней стороне бедер. Не так уж много. На тренингах я теряю больше. Но эта кровь взялась ниоткуда. У меня нет ран. У меня нет шрамов. У меня цела задница. У него цела ладонь, которую я помню на вкус. У нас нет шрамов. Твою мать. Укушенный вампиром становится таким же, ведь так? Он отпускает меня. – Лежи. Я не имею ни малейшего понятия, кто это плачет и почему его слезы текут из моих глаз. Странно. Одна капелька любопытно ползет по коже его плеча. За ней гонится вторая. У них соревнование? Кто-то говорит определенно моим ртом, но совершенно не моим голосом: – Ты меня теперь презираешь? Он улыбается. Я скорчился у его груди и не вижу лица, но он улыбается. – Я думал, ты умнее, Эштон. Я не оправдал его ожиданий. Я никто. Сейчас у капелек будет массовый забег. Судя по его голосу, он разговаривает с маленьким мальчиком. Точно, вот это кто ревёт тут! Ну, не я же. – Нет. Ты понял? Еще раз – нет. Я и не думал тебя презирать, Эштон. Он чуть помолчал и взял назад последнее слово. – ...Винсент. Вот за это я благодарен ему даже больше, чем за оргазм. Мне любопытно. Поднимаюсь на локтях. Он смотрит в потолок. Одна рука под головой, на другой только что лежал я. Если я не спрошу сейчас, я никогда не узнаю. Надо ловить момент. Оправдать репутацию дерзкого ублюдка. Итак… – А можно вопрос? Надеюсь, он благодушно настроен. Надеюсь, моя порванная задница того стоила. – Ну? Стоила. Теперь не сбиться. – Если у меня был первый раз, то у тебя – какой? Классный вопрос, правда? Мне очень нравится. Я люблю ставить в тупик. Я могу поиграть в эти игры даже с ним, даже сейчас. Он отвлекся от потолка, кинул косой взгляд. Ура. – Узнаю наглеца Эштона… Я не считал. Не отделаешься. Не убил сразу – не отделаешься. – Расскажи. Взгляд уже подольше и построже. – С чего бы? – Хочу знать. Каким надо быть, чтобы быть с тобой. Спонтанно, непродуманно, но явно в точку. Он ответит. Жду. – Их было двое. В моей прежней жизни. Двое: мой друг… и мой враг. Они любили меня. Меня любили многие, но этих отличало то, что их любил я. Он так легко говорит это тяжелое, громоздкое, сложное слово. Я привык думать, что этим словом вертят девчонки почем зря, а парням его произносить не следует. Значит, я ошибался. Когда это слово произносит он – в нем появляется смысл. Круто. Я поймал откровенность. На потолке он, наверное, видит их лица. И что делать дальше? Мямлю. – Ну, друг – это понятно, но враг?.. Получил порцию легкого презрения свысока. – Ты неопытный ребенок, Эштон. Вырастешь – поймешь, что из врагов любовники получаются проще, чем из друзей. Презрение, похоже, заслужил. Надо подумать об этом потом… я же никогда не пересплю с Коннором Эйсом? Что-то мне подсказывает, что у Дэлмора враг был какой-то другой, вряд ли похожий на этого придурка. А уж друг тем более. Интересно, аж дух захватывает. – А они знали? Друг о друге? Или это было в разное время? Говори уж теперь, раз начал. – В одно. Знали. Как они дрались… Вначале я опасался, что они перегрызут друг другу глотки. В одну ночь они были близки к убийству, но передумали. – Как это? Помирились? – Вроде того. Решили потратить энергию на то, чтобы друг друга отыметь. – Что?! Дрались, а потом вдруг решили… У него снова презрение в уголках губ. Я спохватываюсь. – А, ну да. Ты сейчас опять скажешь, что я неопытный ребенок и не знаю, что от ненависти до любви недалеко. Правильно? – В общих чертах. Охренеть. Вот это жизнь! Вот это драйв. Я тоже так хочу. Чтобы у меня, кроме врагов, были бы для разнообразия и друзья. Чтобы дрались не только со мной, но и хоть раз – за меня. Чтобы меня хоть кто-нибудь любил. Я наблюдательный, настойчивый, и, в конце концов, я наглец Эштон. Я еще спрошу. – А откуда ты знаешь – про них? Они что, тебе рассказали? Описали в подробностях? Это я так сыронизировал. Пытался поразить его своей продвинутостью. Идиот. Нашел, кого. – Я знаю, потому что я там был. – С-с ними? Смотрел? Я идиот, а ему весело меня шокировать. – Участвовал. Одна из лучших ночей моей жизни. – Твою мать… Я захлебнулся его ответами. Получай, чего хотел, наивное дитя. Тому, у кого за плечами такое, что могу дать я? – Мой друг. Он был такой… одичавший. Быстрый, свирепый, грубый. В чем-то фанатик, в чем-то просто несчастный одинокий парень. Бунтарь. Больше, чем не подчиняться, он любил только возражать. Он смотрит на меня. – Когда я впервые шел перед вашим строем и поравнялся с тобой, я увидел его. Его взгляд. Хоть и глаза у вас разного цвета. Это как удар. У меня перехватывает дыхание. Он меня заметил. Уже тогда. Я не знал. Он подумал о своем друге-любовнике, глядя в мои глаза. Вот это да… – Он не доверял никому. С ним было трудно и безумно интересно. Ломать лед, вытаскивать на свет душу, учить всему, от стрельбы и плавания до умения прощать. Я взял на себя колоссальную ответственность, но не пожалел ни разу. Я завоевал его, и это было труднее и заманчивее, чем завоевать весь мир. Мне очень его не хватает. Я почему-то шепчу, глядя на свои пальцы: – Ему, должно быть, тоже тебя не хватает. И куда серьезнее. Он пару мгновений смотрит на меня как на автомат по продаже газировки, который процитировал Шекспира, и отводит глаза. У меня есть отчим. Был. Мать вышла за него после смерти отца, которого я не помню. Я всегда подозревал, что этому скоту нужны были только ее деньги, она ведь была богата. Во всяком случае, довесок к счастью вроде меня по-любому был ни к чему. Все знают, что дети бедных родителей живут плохо. Нет денег, еда – дерьмо, одежда еще хуже. Но у них всё по-честному: если у тебя нет чего-то дозарезу необходимого, то ты об этом точно знаешь. Мало кто догадывается, что дети богатых родителей тоже иногда живут плохо. Если у тебя на первый взгляд всё есть: и жратва, и шмотки, и техника, и машина, и всякое-разное, то это не значит, что всё зашибись. Мать с отчимом я видел раз в неделю, минут на пятнадцать. То есть, его-то я и век бы не видел, а ее – хотел, пока мне не исполнилось лет восемь. Потом как-то привык, но я чувствовал, что у меня было не всё. Мать умерла, от того же, что и отец, и я остался в доме, который стал не моим. Отчим дождался. Он не сумел убедить мать не оставить мне ни цента, какие-то счета сохранились, и он начал свою войну во главе армии адвокатов. Они чуяли его победу и не шли в мой стан. Мне было семнадцать с половиной. Что я мог? Мог я сбежать. И я сбежал в Мидлтон, где за меня платило государство, а мне оставалось только выполнять приказы, чего я никогда не любил. Бунтарь. Ну… да. В день, когда мне исполнилось девятнадцать, отчим пришел и в Мидлтон, в мое убежище. Мы занимались в спортзале на тренажерах. Все ужасно удивились – ко мне никто до того не приходил. Я вышел и по его виду моментально догадался, что он выиграл, и ему не терпится объявить об этом мне. Да, счета аннулированы и переведены на имя истинного наследника. Как и доля в недвижимости. Аннулирован также акт усыновления. Это значило, что у меня больше нет ни денег, ни дома, ни семьи. Даже такой семьи, как он. Я улыбнулся, и он ударил меня в лицо. Он бил меня на виду у всей базы, солнечным ярким д
tery: *** Одним плавным движением он садится. Я вздрагиваю. Мне кажется, что это уже конец. А я не хочу. Тоже сажусь, глупо натягиваю на бедра край простыни. Стеснительный я, ага. Он заметит этот дурацкий жест, и будет неловко. Мне уже неловко. Мне вообще кошмарно неловко. Он не обращает внимания, тянется к сумке за сигаретами. Вот что мне надо, чтобы занять руки и выглядеть постарше и поувереннее! Интересно, предложит? Предложил. А сам не стал. Бля, оказалось, это только для меня. Сидит и смотрит на меня, как я курю. Чёрт, даже руки трясутся. И зачем взял? Но не скажешь же ему – отвернись. Лучше спрошу еще, пока не гонит. – А их было только двое, да? – Да. – Почему не больше? Ты же, наверное, многих знал. – Многих. Вот девчонок у меня было дохрена, разных. Я всю жизнь… – он почему-то сбился и поправился: – …сколько себя помню, я жил в таких местах, где нравы свободные. Девчонки приходили и уходили, оставались – кто-то дольше других, большинство на одну ночь. Шлюх у нас всегда было полно. В его голосе что-то неуловимо изменилось. – А вот парней-шлюх я не переношу. Поэтому те, кто у меня был – в них я был уверен, как в самом себе. Они были – мои. Если ты меня понимаешь. Если ты вообще способен меня понять. А, ну да. Я же неопытный ребенок. Конечно. В носу защипало. Проклятые сигареты. Этот дым… Я смотрю на какую-то картонную коробку под кроватью и обращаюсь к ней: – А со мной ты… потому что я тебе напомнил их? Тех «твоих»? Или потому что у тебя месяц никого не было? Несколько секунд он молчит. Потом усмехается. – Не устраивай мне истерику, Эштон. Резко встает. Я отшатываюсь. Он как ни в чем не бывало командует: – А ну, подвинься. Выдирает из-под меня постель и устраивает на кровати. И простыню отобрал. А там на уголке крохотное пятнышко моей крови. Потом идет к шкафу, натягивает свободные легкие брюки и майку болотного цвета. Подбирает сумку, деловито плюхает ее на стол, чертыхаясь, дергает застрявшую молнию. Я чувствую себя… никак. Ничем. Не глядя на меня, он коротко кивает на дверь ванной. – Чего сидишь? Душ там. Кровь на заднице тебе не идет. Ну вот. Я поднимаюсь так, будто мне лет восемьдесят. Так, будто у меня порван зад. Его сумка такая важная, ну конечно же... Плетусь в его ванную. Раковина, унитаз, душевая коробка. Почти пустая полка. Плафон под потолком. Ничего лишнего. Я лишний. Вода – это хорошо. Горячая. Больно снаружи – не так больно внутри. Шумит. Не слышно всяких неправильных звуков. Мокрая и течет по лицу. Прекрасная маскировка. Я сползаю на пол кабинки, упираюсь плечом в стену. Интересно, какого она цвета? Я не помню, и мои глаза так крепко зажмурены, что я, наверное, никогда не узнаю. Стена ледяная. Я не понимаю, хорошо это или плохо, и долго ли еще я собираюсь тут сидеть. Вдруг – его руки у меня на плечах. – Эштон, твою мать, идиот! В комнате парная! Ты обвариться решил? Он бьет по пылающему крану и выволакивает меня на кафельный пол. Вот пол тоже ледяной, и это точно плохо, потому что я моментально замерзаю, хоть и пытаюсь сжаться до незаметной точки. В ванной влажный туман. Он опускается рядом со мной в громадную лужу, несмотря на то, что полностью одет. Подтаскивает поближе. Его руки такие сильные. Он вертит мной, будто я игрушка. Он обнимает меня. Он не обнимал меня раньше, когда брал на полу в соседней комнате… Это впервые. Моя голова лежит у него на плече. Майка у него мокрая насквозь, особенно на плече. – Парень, прости. Это он сказал. Я просто продолжаю дрожать. – Идиот-то на самом деле я. Прости. Я забыл… я отвык от тех, у кого первый раз. У нас так было нормально. Мы сидим на полу в маленькой пустой ванной, в клубах пара, мокрые. Он обнимает меня, а я больше всего на свете боюсь, что он отпустит и увидит, какое у меня лицо. Я больше всего на свете боюсь, что он отпустит меня. И кто я после этого? – Пошли, я дам тебе полотенце. Раз – и его уже нет в ванной. Ничего, я уже в порядке. Сейчас я ка-а-ак встану. В комнате несколько изменений. Сумка разобрана и спрятана куда-то, он уже в сухом комплекте повседневки, и на постели лежит стопкой еще один такой же. Он сидит прямо на столе, поставив босую ногу на сиденье стула, и грызет питательный концентрат. Кидает мне обещанное полотенце. То самое, что было на нем вначале. Я вытираюсь, опять ужасно смущенный. Чёрт, каким боком мне к нему повернуться? Он кивает на одежду. – Твои шмотки пострадали, и я их уже выбросил. Надень моё, никто не заметит. Не может быть. Не может быть, чтобы у меня с ним был один размер. Даже армейские стандартные неподогнанные брюки и элементарная футболка. Но мне в общих чертах подошло… Почему же я тогда кажусь себе настолько ничтожным в сравнении с ним? Наверное, дело в натренированности, в атлетичности. В его теле нет ни одной несовершенной детали. А я – всего лишь обычный девятнадцатилетний парень, стандартный до тошноты. Вот кто я такой. Что ли, определился? Он протягивает мне банку пива. Жуткая редкость в Мидлтоне, абсолютно невозможная вне бара, но у него под кроватью водится, я помню. – Будешь? И вообще – сядь поешь, я найду чего-нибудь. После иногда охота. Не спорю. Но при мысли о еде у меня в желудке прокручивается какая-то колючая фигня. Видимо, нервы. – Н-не хочу. Спасибо. – Как скажешь. Он дожевывает последний кусок концентрата, комкает бумажку в кулаке. Этим кулаком с той же легкостью он может скомкать железо или человеческие кости. Я снова чувствую себя лишним. Вспоминаю о времени. Скоро утро. Мать вашу. Что будет завтра? Он вдруг отвечает вслух на тот вопрос, который я только подумал. Видимо, у кого-то уже был с ним первый раз. Или он хорошо помнит свой? – Завтра будет всё как было. Вы сдадите мне зачет по установке взрывных устройств. Потом три часа на тренажерах, потом стрельбы, потом стенка на скалодроме. Скучать будет некогда. Послезавтра начнем вылеты и десантирование. Это масштабный тренинг – разные типы поверхностей, лес, вода, болото… Самолет на эти вылеты поведете сами, по очереди ты второй после Брая Морроу, повтори теорию. Кстати, это предупреждение – единственная и последняя поблажка от меня, на которую ты можешь рассчитывать. А потом я уеду. – Надолго?! У меня просто вырвалось. – Не знаю. Я никогда не знаю точно. Несколько дней. Он улыбается. – А ты будешь меня ждать. Я всегда знаю, что ты меня ждешь. «Как девчонка парня с войны»… Блядский Лимойн. Я улыбаюсь в ответ. – Буду. – Ну, я пойду. – Иди. Всё так просто. Мне по-прежнему хочется умереть. У самого порога я резко оборачиваюсь. Оказывается, он смотрел мне вслед. – Можно еще вопрос? Последний. – Можно. Я почему-то хочу, чтобы ему стало так же больно, как мне сейчас. – А они умерли? Те двое? У меня получилось. Его глаза потемнели. – Нет! – Он будто пропустил удар. – С чего ты взял? – Просто ты так говорил… «он был». В прошедшем времени. И еще ты сказал «в прошлой жизни». Или в «прежней», я не помню. – Они живы. Оба. Я уверен, я бы почувствовал смерть. Не знаю, что с ними, где они… Вряд ли они вместе, раз меня там нет, хотя мне было бы спокойнее знать, что они вместе. Но они не мертвы. Они просто не такие, Эштон. Я киваю. Да, наверное. Могу поклясться – у тех двоих парней тоже нет ни одного шрама. Он сказал, что любил их. – Тогда почему ты их бросил? Что ты делаешь здесь, когда они там? Теперь он отвечает мне по-другому, не смеется и не презирает. Это настоящие вопросы и настоящие ответы. – Я не бросил. Так было нужно, даже если они пока этого и не понимают. Я найду их, когда закончу здесь. И у нас будет новая жизнь, другой мир: лучше, свободнее, безопаснее, мир, где мы будем жить, а не выживать, где мы сможем завести семьи, детей... Я его уже почти достроил, мне осталось чуть-чуть! Я найду их обоих, и других, кто был со мной – всех. Я объясню, что я не бросил, и они поймут меня, обязательно. Они ждут меня. Я это знаю. Конечно, он вернется к ним. Ему есть куда возвращаться, есть к кому. Я почти ненавижу их всех. Он мотает головой, проводит рукой по волосам. – Чёрт возьми, хватит вопросов. Я сжимаю зубы и говорю: – Тогда не вопрос, а просьба. Он смотрит на меня. Боже, как тяжело. – Расскажи тем двоим обо мне. Хоть раз, просто так, в этом вашем новом мире. Расскажи, как рассказал мне о них. Хоть пару слов, что я такой был. Тебе ведь не трудно? Пожалуйста. Я сейчас уйду сам. Меня трясет, как в ванной, держит только его взгляд. Я не могу отвернуться, и вижу, как он встает, подходит ко мне. Опять, как вначале, и я жду, что он положит мне ладонь на горло. Оно и так бесполезное, передавленное без всяких захватов. Он не просто смотрит на меня, он вглядывается. В его голосе изумление степенью моего скудоумия. – Эштон, я так долго с тобой разговаривал. Я так много тебе объяснил, а ты так и не понял. Да, видимо, я чего-то не понял. Так скажи мне прямо! Пока я еще держусь на ногах. – Помнишь – у меня в отношении парней-любовников довольно высокие стандарты? И если я пошел на это с тобой, так это явно не потому, что ты мне всего лишь кого-то напомнил. И еще менее потому, что у меня месяц никого не было. А у меня сейчас снова будет истерика, если это кому-то интересно. – Парень, ты не Дэрек Смит и не Рамирес Вентура, хотя, будь я проклят, в тебе есть что-то от обоих. Ты – Винсент Эштон, и ты у меня третий. Я никому не собираюсь о тебе рассказывать. А дальше он произнес фразу, которая самым настоящим образом перевернула всю мою жизнь. Даже больше, чем вся эта ночь. – Ты им всё о себе скажешь сам. При встрече, когда они спросят. – Его глаза смеются. – Винсент, я вас просто познакомлю. *** Я ему поверил. Сразу. Мгновенно, искренне и на все сто. Одной фразой он дал мне то, чего у меня до сих пор не было, и чего мне жутко недоставало. Эта штука называется Будущее. До этой фразы мне было жить негде, не на что и не с кем. И незачем. Меня-то как раз ровным счетом никто не ждал с моей собственной войны, и мне оставалось только как-нибудь устроить так, чтобы с нее не вернуться. А теперь… Я ему поверил. Он возьмет меня с собой, в тот мир, который мне виделся распахнутым окном в лето на дальнем конце огромного, пустого, темного ангара. Если этот мир строит такой человек, как Шон Дэлмор, то это, должно быть, стоящее место. Он подведет меня к двоим взрослым парням, стоящим посередине пустой дороги на яркой, солнечной, красивой улице. Почему-то я видел это так. У одного из них будут длинные черные волосы, а другой подозрительно будет сверлить меня недобрыми глазами не моего цвета. С ним они радостно поздороваются, может быть, пожмут руки или обнимутся. Он положит мне руку на плечо. Он скажет им: «Это Винсент Эштон». Они недоверчиво скривятся и переглянутся, тогда он добавит: «Он мой третий». И они понимающе кивнут и пожмут по очереди мою протянутую вспотевшую ладонь. Возможно, представив меня, Дэлмор уйдет и оставит меня наедине с ними. Как испытание, выдержу ли я. Достоин ли я их всех. Возможно, Рамирес Вентура – по-моему, это должен быть черноволосый гордый латиноамериканец – сначала будет смотреть на меня сверху вниз. Такие, как он, не любят чужих и мало кому доверяют. Но если такие, как он, всё-таки доверяются кому-то, это уже навсегда. Я думаю, этот парень доверяет Шону. И поэтому, может быть, это как раз он улыбнется мне первым. Возможно, Дэрек Смит очень долго будет терпеть меня рядом исключительно из-за Шона. Я думаю, он будет совсем не прочь подраться со мной и даже убить. И я его прекрасно пойму, чёрт возьми, я бы на его месте хотел того же. Он будет ненавидеть меня и стараться унизить, точно так же, как это делал бы я. Но я верю, что настанет момент, когда он в ответ на что-нибудь криво усмехнется и коротко хлопнет меня по плечу. Скорее всего, в первое время они будут говорить о том, чего я не знаю. О людях, местах и событиях, о которых я не имею ни малейшего понятия, ведь у них троих была целая «прежняя» жизнь. А я буду тихо сидеть рядом и молчать. Слушать и запоминать. Кстати, ведь у меня тоже найдется что обсудить с Шоном такого, о чем не имеют понятия те двое. Например, мы сможем вспомнить Мидлтон и его дерьмовый бар. Капитана Уоллеса, который на самом деле не такой уж и гад. Колумбийские джунгли. Слабые оборонные качества полицейских участков в Индианаполисе. А еще – наших ребят из Z-51, добродушного неповоротливого Тэдди Брауна, супермолчаливого Рейна, отчаянных близнецов-ирландцев, куда более рыжих, чем я, Лимойна, который хоть и дурак, но иногда выдает отличные идеи и меткие фразы. Даже Глорию Стоун, которая останется где-то далеко позади, и я буду испытывать по этому поводу жгучую мстительную радость. Даже Коннора Эйса, сверхнормального и до отвращения правильного, которому ни за что не понять: взломать ночью комнату инструктора и дождаться его прихода, набраться смелости его поцеловать, а потом лечь под него, дико и исступленно трахнуться с ним прямо на полу – это бывает не только в мокрых снах, но и в реальности. Более того, это безумно здорово. Он не понял бы, и мне его даже немного жаль. Он скучный. А эти парни – они совершенно другие. Опасные, стремительные, мощные. Пусть они старше меня, и сильнее, и дольше друг друга знают. Я тоже не слабак. Я – Винсент Эштон, и я добьюсь того, что они запомнят мое имя. Пусть я иногда делаю воду в душе слишком горячей. Уверен, Дэрек Смит порой делает что-нибудь похожее, и Рамирес Вентура тоже. Возможно, что и Шон Дэлмор в этом плане – не исключение. Я ему поверил. Он не врал, когда сказал, что доверил бы мне прикрывать его в бою. Он не врал, когда в самолете, в котором мы летели в Колумбию за «Пурпурными Сердцами», сказал, что во мне одном из всех нас он видит задатки настоящего, реального лидера. Не в Конноре Эйсе, старшем группы, идеальном солдате и безропотной марионетке, а во мне, бунтаре и дерзком ублюдке. После тех его слов я был способен голыми руками передавить весь картель в порядке живой очереди. А еще он, оказалось, не врал, когда ничего не сказал, а просто обнял меня на мокром полу ванной. Такое впечатление, что я уже умер и перемещаюсь в виде бесплотного духа. Во всяком случае, ног под собой я не чуял, и вообще очнулся в середине коридора на полпути к общей комнате. В реальность меня частично вернул его окрик. Я обернулся и увидел, как он выглянул из своей комнаты, откуда в прохладный коридор действительно вырвались остатки пара. Он был какой-то взъерошенный, веселый, более, чем когда-либо, похожий на человека, на мальчишку. Перевесившись за порог, держась обеими руками за косяк, он громким шепотом проорал: – Эй, стой! Эштон, я тут подумал… может, когда-нибудь попробуем вчетвером? Моргнул я, наверное, очень выразительно. – Ты не против, нет? Рыжих у нас в компании еще не было. И он улыбнулся. По-настоящему. Не презрительно и не криво, не усмешкой и не ухмылкой. Не как недоступное существо неотсюда, тот, кто говорит: «Вы, люди». Не как сатана. Такую улыбку у него видели, наверное, только Дэрек Смит и Рамирес Вентура. Я хотел ответить, хотел хотя бы кивнуть, потому что горло мне еще никто не включил, но вместо этого я фыркнул и расхохотался… Согнулся пополам посреди коридора и стал ржать, беззаветно и неудержимо. Меня шатнуло в сторону, я больно врезался плечом в стенку, за которой в 4.30 утра спали мои одногруппники, я задыхался, зажимал себе рот и самозабвенно ржал, с хрипением и повизгиванием. Сквозь это всё я еле различил, как он шипит: – Эштон, бля, заткнись! Прекрати, истерик чёртов! Везет мне на вас таких!.. Отмазываться сам будешь! В глазах у меня стояли веселые слёзы, но я видел, что он сам смеется. Прислонился к косяку, запрокинул голову и смеялся вместе со мной. Я не знаю, над чем точно мы оба тогда смеялись, но это был один из лучших моментов моей жизни. Мне вообще стало везти на лучшие моменты жизни с тех пор, как нам сменили инструктора. Я думал, что переполошил всех. На самом деле половина группы продолжала дрыхнуть крепким сном уставших людей, некоторые недовольно заворочались, и только Эйс, Нокс и Браун уставились на меня в полутьме. – Ты что, охерел, Эштон? – Отвали, Нокси. Детишкам давно пора баиньки. Я всё еще всхлипывал, и губы не складывались в серьезную гримасу. Наощупь я пробирался мимо Эйса к своему месту. Он ухватил меня за локоть. – Эштон, сволочь, ты что творишь?! Великолепно сыгранное праведное возмущение в адрес заблудшей паршивой овцы. – Ты был в самоволке? – Найн, герр группенфюрер. – Я говорил тебе не называть меня так! – Не ори. – Да это ты только что шумел как не знаю кто! – Ты даже сравнения подобрать не способен. Я вырываюсь и заползаю под тонкое одеяло прямо в одежде. В его одежде. Я ее не сниму! Вообще никогда. – Мать твою, что с тобой такое? Ага, Коннор Эйс. Я прямо сейчас тебе всё расскажу. С самого начала и в подробностях. Ничего не упущу. Интересно, на какой стадии рассказа ты сдохнешь от разрыва того, что у тебя вместо сердца. Браун басит со своей койки: – А между прочим, Дэлмор сегодня вечером вернулся. Какая новость! Тэдди Браун, увалень ты наш, прикинь – я знаю. – И если он слышал, как ты заливался в полпятого утра на всю казарму, он после подъема тебе так вставит… Да мать же твою, Браун! Помолчи ты ради всего святого, у меня сейчас будет рецидив. Любопытно, если я ляпну, что Дэлмор мне уже вставил, это сойдет за шутку или нет? Я кусаю подушку и тихо рычу в нее. В том углу комнаты, что у самой двери, блестят чьи-то глаза. Это Рейн, его место, и он смотрит на меня. Я поднимаю голову, и мы с Рейном целую минуту играем в гляделки. За это время я успеваю заподозрить, что он мог слышать больше, чем остальные. Конечно, далеко не всё, но… он мог слышать, что я смеялся в коридоре не один. И еще я успеваю порадоваться, что койка у выхода досталась именно ему, а не, скажем, Эйсу или кому-то из близнецов Морроу. Рейн медленно отводит темные индейские глаза, отворачивается и, похоже, засыпает. Я перевожу дух. Слышу, как Нокс с Эйсом обсуждают меня и приходят к выводу, что я нарыл где-то дури и накурился. От меня даже, вроде, пахнет. Ну-ну. Я курил, но сигарету. А мой наркотик зовут по-другому. До подъема час. До новой жизни – не так уж долго. Кто я? Я счастливый человек. У меня есть тот, кого я люблю, и я больше не стесняюсь произносить это сложное слово. А еще у меня будет как минимум трое старших братьев. У меня, наконец-то, впервые в жизни будет настоящая семья. Это будут люди, которые заслонят меня плечом, если кто-то делает мне больно. Которые научат меня тому, что я пока не умею. Которые молча обнимут меня, если мне плохо. Я в это верю. И теперь я знаю точно, чего я хочу. Я хочу попробовать на вкус не только его губы, но и каждый сантиметр его фантастического тела. Я хочу сглотнуть не только его кровь и не только из его прокушенной ладони. Я хочу попробовать вчетвером. Планка этого безумия довольно высока для меня, но не недостижима. Я хочу этого в любой роли для себя лично. Я хочу этого, даже если они отымеют меня все трое. Я сделаю всё, что смогу, чтобы Дэреку Смиту и Рамиресу Вентуре было хорошо со мной, и, возможно, они постараются быть со мной помягче. Я честно отдам моим братьям всё, на что я способен. И я точно знаю – они простят меня, если душу свою я всё-таки отдам только одному из них. Те двое простят меня и поймут, потому что они такие же. Они сами по себе ничего не стоят без него, без него они даже не вместе. И их души, я уверен, тоже принадлежат ему. Это объединит нас лучше, чем что бы то ни было. Чувство, которое я испытываю к Шону Дэлмору, по определению не может быть взаимным, но его вполне можно разделить с кем-то еще. Я и те двое – мы поймем друг друга. Для Дэрека Смита он бог – что ж, можно предположить, что в иных обстоятельствах из парня получился бы неплохой католик. Он и сейчас, скорее всего, идет по такой модели, только с несколько модифицированной концепцией Спасителя. Для Рамиреса Вентуры он нечто противоположное – что ж, и тут я найду, с чем согласиться. Пьянящая свобода безбрежной силы, не скованной глупыми условностями, которая живет по своим собственным законам… если эти законы близки тебе – нет ничего более захватывающего, чем счастье оттолкнуться от унылых берегов и исчезнуть в потоке без оглядки. А я… для меня он – всё. Моя опора, мое дыхание, мой смысл. Так что, я, наверное, язычник, что ли… Сегодня ночью я поставил много. Я поставил всё, что у меня есть, правильнее сказать – меня всего. Что бы случилось со мной, если б я проиграл? Что ж, меня не стало бы. На этот раз действительно всерьёз. Но я выиграл. Говорят: «Не люби то, что не можешь иметь». Да, мудрая мысль, как раз для таких, как Коннор Эйс. Но я считаю, что иногда надо уметь быть наглым и дерзким. Надо уметь ставить на кон свою жизнь. Это трудно, но ставка только такого уровня и дает шанс на по-настоящему стоящий джек-пот. Вроде того, что я сорвал сегодня ночью. Да, и еще одно. Мне почему-то абсолютно расхотелось умирать. конец 1 части
himeroid: tery Скажите, пожалуйста, Вы будете весь цикл здесь выкладывать?
tery: himeroid пока не знаю. А что?
himeroid: Пытаюсь сообразить, с чего читать. :) Я пока только все собираю в одну папку с SW -цикл меня заинтересовал. Теперь вот стимул появился - могу сказать спасибо автору. :)
tery: himeroid, спасибо за интерес)) Вероятно, я выложу здесь слэшную часть цикла. Она и так сама по себе сложно организованная, из нескольких параллельных линий с одними героями. Сложно сказать, с чего читать... и публиковалось, и писалось изначально вразброс, организовавшись по ходу в большое полотно, в котором основные нити на месте, а прорехи заполняются. Если есть желание видеть здесь, плюс мои пояснения - скажите. А то откликов нет - кроме Вашего - и я сомневаюсь, стоит ли)))
himeroid: tery У меня желание увидеть здесь - огромное, я на SW не зарегистрирована, а вопросы в процессе прочтения, наверняка, появятся. Подскажите, с чего лучше начать?
tery: С регистрации на СВ...))) Если у Вас есть все 53 опубликованных элемента цикла, то могу сказать, что они делятся на Магистрал, главную линию реальности, в которой все персы знакомятся, притираются и т.д., и побочные линии, ветки от той реальности, где гнездится слэш. Так что тяжело сказать, как это читать. Есть четкая хронология, если приятно читать от начала к финалу. Тогда Магистрал первичен. Если Вы ортодоксальный слэшер - ветки цикла вполне самостоятельны и взаимоисключающи. Как фанфики на канон.)) это хронология Люди читали - говорят, что вразбивку читать вдвойне интереснее. Как пазл складывать. А сюжетные увязки я строго отслеживаю, что сойдется - гарантия есть.
tery: Часть 2 Глава 1 *** Грохот. Ох ты ж, чёрт, нельзя же так!.. Да, я человек! У меня есть нервы, причем истрепанные вконец, и я пугаюсь резких громоподобных звуков в опасной близости ко мне! Несколько сотен подобных инцидентов на протяжении полутора лет почему-то не обеспечили мне иммунитета. Я так и не привык. А хотелось бы, потому как мне несолидно хвататься за сердце и подпрыгивать в мягком кресле от хлобыстания дверью по стене моего кабинета. Мне – начальнику учебной базы U.S.Army Мидлтон капитану Стивену Уоллесу. А в следующую секунду, когда осознание щелкнуло и привычно подкинуло самую вероятную причину данного неуставного безобразия, мне вдруг стало по-настоящему жутко. Потому что той причины, из-за которой я привык скрежетать зубами, уже нет. Пятнадцать дней назад я распрощался с причиной моего нервного тика, любившей и не стеснявшейся шарахать об стену дверью моего кабинета, навсегда. Почему же что-то во мне с необъяснимым облегчением было так готово увидеть его снова, и откуда это страннейшее горькое «не он»? Не тот фантастический кошмар дисциплинарных комиссий, уволить которого стало моим первейшим жгучим желанием на следующий день после того, как он появился в Мидлтоне. В составе группы новобранцев просеялся по физическим данным в элитный корпус А и – начал. На первом теоретическом занятии положил ноги на стол. Стол лектора. Леденяще ухмыльнулся шокированному офицеру, походя изобличил его в куче нестыковок и неточностей, вызвал хохот всей группы – не над собой, над лектором – показал средний палец и свалил с комментарием, что курс исторической фортификации является устаревшей сумбурной хренью, зачет по которой он готов сдать хоть сейчас, под любой дурью и вообще был готов сдать десять лет назад. Когда разнокалиберных, «непричесанных» новобранцев ритуально обламывали, когда самый свирепый и устрашающий офицер Мидлтона, двухметровый лысый сомалиец, медленно двигался вдоль строя и орал в лицо каждому мальчишке, что тот за ничтожное дерьмо и с кем трахалась его мать, на середине пути произошло странное. Офицер захлебнулся на полувопле, судорожно сглотнул, зачарованно отступил на шаг, бледнея на глазах, словно столкнулся с чем-то потусторонним – и покинул плац без объяснений. Новички, не умевшие еще намертво держать стойку смирно в любых обстоятельствах, стали переглядываться и гомонить, оставшись без присмотра и инструкций, а из той самой середины строя вышел темноволосый парень, сплюнул на безупречно чистый асфальт, презрительно что-то пробормотал и, пожав плечами, двинулся к казармам. Не дошел, свернул с дорожки на газон, растянулся на траве, заложил руки за голову. Вслед за ним потянулись и остальные. Растлевать курс своим примером Дэлмор начал в первые же часы. Мне не нужен был такой курсант. То есть, вообще не нужен, совершенно. Я накатал приказ о его увольнении – несколько подобных всегда приходится оформлять в первые недели после начала занятий, но чаще по инициативе не выдержавших прессинга мальчишек – и привычно отправил на утверждение в штаб одним нажатием клавиши. Налил себе кофе, даже посмеиваясь, как сейчас помню. Кто ж терпел, тебя, парень, раньше, и как не повезло тому, к кому ты направишься, когда отсюда вылетишь. Мне позвонили. По такой линии, что я встал в пустом кабинете, держа трубку у вспотевшего уха. Мне сказали, что курсант Дэлмор пройдет обучение на моей базе вне зависимости от моего мнения. Мне в точных и конкретных выражениях рекомендовали уяснить сразу, что для штаба ценность курсанта Дэлмора однозначно выше, чем моя лично и, в конечном итоге, ценность Мидлтона со всеми потрохами вообще. Слушая гудки в трубке, я больно сел на подлокотник кресла и украсил форменные брюки пятном обжигающего кофе. Я его возненавидел. А он знал об этом, знал о том звонке или истинных причинах того звонка – и наслаждался. Он глумился. Он плевать хотел на дисциплину. На приказы. На нас. На сам дух Армии. Ему было всё можно. Никакой эйфории освобождения из-под гнета, ни следа какого-либо долгожданного разгула – ему явно было всё можно всегда. Он приходил на стрельбище, на полосу препятствий, на тренажеры, делал ровнехонько 99% того, что требовалось в идеале, и уходил. Остальные оставались кряхтеть и мучиться, чтоб достичь своих 20–40%. Понаблюдав однажды за тем, как Дэлмор не глядя, лениво, до тошноты на автомате выбивает девять десяток на мишени одну за одной, потом концентрируется, делает над собой ощутимое усилие и промахивается один единственный раз, я осознал, что эти его результаты есть фикция и очередное утонченное издевательство. К нему невозможно было придраться по делу. Он всё умел лучше инструкторов и не стеснялся это показывать. Я собрал офицерский состав, рассказал в общих чертах о том мерзком звонке, и мы выработали стратегию – игнорировать его выходки. Учить других, а этого выродка не замечать и по мере возможностей ограждать нормальных ребят от его влияния. Обламывать Дэлмора после загадочного нервного срыва офицера на плацу никто не стремился, преподаватели теоретических дисциплин боялись, когда он открывал рот, поэтому все согласились, что провоцировать эту сволочь на активность нецелесообразно. Удачно, что он, похоже, одиночка и не пытается сколотить фронт неповиновения. Дьявол, это удалось бы ему без труда, восприимчивые к исключительности ребята смотрели во все глаза не на героических офицеров-инструкторов, как планировалось, а на этого нахального до отвращения типа с запредельной протекцией в штабе. А то и выше, чем только в штабе, но я не хотел и думать на эту тему. Что с ним не так? О, мы сломали головы всем составом… Будь он чьим-то сынком, всё было бы просто. Но ведь нет, ничего похожего, парень не мажор и это видно идиоту, а при поползновении составить осторожный запросик мы нарвались на алый гриф «Секретно» на весь экран и сразу разумно отступили. Пусть сдает учебные предметы отдельно, пусть лучше шляется где ему надо, но никого не позорит и никого не развращает. Если он такой умный и его не надо учить – пошел он к чёрту. Так в моем Мидлтоне появился парень-исключение. Он уходил в самоволки постоянно, проще сказать, он появлялся на занятиях изредка, бессистемно и лишь для того, чтобы экстерном сдать нормативы. При всей его вопиющей безалаберности у него не было долгов, как у единиц избранных, тех, кому тяжелым трудом доставался рейтинг лучших на курсе. Не был ли он сам лучшим? Не знаю. Он как-то не вписывался. В партии штампованных пластиковых детских водяных пистолетиков реальный автомат Калашникова – всего лишь лучший? *** Он всё-таки завел себе пару контактов в А. В одно памятное воскресенье весь курс получил увольнение в город, в Индианаполис, и Дэлмор ушел тоже, будто мало нагулялся в учебное время. Из донесений и газетных статей я так и не восстановил цельную картину, но факт оставался фактом – некто с нашей базы в пьяном состоянии вломился в какой-то магазинчик на окраине и взял в заложники продавца. Вокруг моментально образовалось кольцо газетчиков, копов и зевак. Я не знаю ничего наверняка о том инциденте, но я всецело уверен – это был не Дэлмор. При всей его непостижимости подобная дурь с ним категорически не вязалась. Тот загадочный икс с нашивками Мидлтона матерился и паниковал внутри, продавец потел от ужаса, журналисты вытягивали шеи и стойки микрофонов, а копы ждали федералов. Один из них, довольно молодой тип в штатском, подъехал к месту разворачивающейся драмы на черном BMW, сдержанно махнул значком перед носом у ответственного за операцию офицера полиции, процедил, что принимает на себя всю ответственность к вящему восторгу того офицера, а затем двинулся через оцепленную площадку перед магазинчиком прямиком ко входу. Репортеры затаили дыхание – герой-федерал шел во весь рост, не пригибаясь и не петляя, не залег перед дверью с предложением поторговаться и выдвинуть условия, а хмуро пнул дверь так, что колокольчик слетел, и исчез внутри. Установлено, что через десять минут какой-то другой некто с нашивками Мидлтона подогнал к заднему входу магазина тот самый BMW, брошенный федералом почему-то с ключами в замке зажигания. Угонщик государственного транспорта, террорист-захватчик и переговорщик-любитель общения тет-а-тет набились в машину втроем, стартанули в закат и затерялись в пустыне, так и не прояснив ничего весьма заинтересованным всем происходящим истинным федералам, которые, как всегда, безнадежно опоздали. С тех пор Дэлмор стал чуть ближе с Мали Триксом и Клэем Нораланом. Нет, что вы-что вы, я ни на что не намекаю. *** Однажды я застал их троих в Индианаполисе, в кафе под открытым небом на центральной площади. Мы с дочерью ехали на примерку ее платья для выпускного и уже опаздывали, но я не мог стерпеть. Я чуть не снес пластмассовый столик бампером. Трикс разлил пиво и взматерился, флегматичный северянин Норалан даже не вздрогнул, а Дэлмор криво усмехнулся. В это время они все должны были участвовать в тренинге выносливости на западном полигоне Мидлтона, а не дегустировать ледяной эль в палящий полдень. Я не помню, что именно я орал и как долго, но очередной пассаж застрял у меня в горле, когда Дэлмор кивнул на машину за моим плечом и лениво осведомился, является ли та девушка достаточно совершеннолетней, чтобы распроститься с детскими иллюзиями по поводу интеллигентности собственного, по-видимому, отца. Я не сразу въехал. Пока я хлопал глазами, Дэлмор поднялся, коротким кивком скомандовал тем двоим следовать за ним, отсалютовал мне по всем правилам, скотина такая, и они покинули кафе. Норалан придвинул стулья к столику, чтоб ровно стояли, причем я не распознал, была ли это издевка или у него просто аккуратность в крови. Трикс, проходя мимо машины, помахал моей Ирме, оскалившись во все свои шестьдесят зубов. Зуб даю – свой, керамический – что они осели в баре на соседней улочке и ржали надо мной до конца дня. В некотором смущении я вернулся за руль. До конца поездки мне пришлось отвечать на вопросы Ирмы про этих троих. Я врал, изворачивался, краснел и мямлил, пока она не переключилась на платье, и ничего не заподозрил – отцы слепы – когда на обратном пути Ирма под благовидным предлогом напросилась навестить любимого папу на рабочем месте. А через два дня Дэлмор изнасиловал мою дочь. *** Она прорыдала мне это в прихожей. Я окаменел. Схватил ее в охапку, забросил в машину и рванул на базу, там местным врачом работал мой близкий друг. Только ему я мог доверить Ирму для такого осмотра. Она плакала, отбивалась от меня в форменной истерике, бедная девочка. Этот монстр посмел… Я запрещал себе думать. Мне нужна ясная голова, если я хочу с ним справиться. Оставив визжащую Ирму Паркеру, который сразу кинулся за транквилизатором, я… нет, я не пошел в казарму корпуса А, хотя он был там, и у меня был пистолет. Я вызвал МР. Военная полиция – парни со лаконичными неяркими нашивками скрутят его, будь он хоть сам дьявол. По такому обвинению они обязаны взять его под стражу немедленно, где бы он ни был, и доставить в Ливенуорт, государственную тюрьму для военных преступников. Это ад на земле, оттуда его не вытащит даже штаб или кто там у него в покровителях. Вот в тамошнем изоляторе я с ним поговорю. Под прицелами охранников. Не потому, что я боюсь его, а потому, что я боюсь себя и того, что я могу с ним сделать, если нас не растащат. Дочь – единственное, что у меня есть, и если я убью эту холодную мразь, она останется вообще одна. Моя карьера дорога мне, я обязан сохранить работу, я обязан дать Ирме всё лучшее… вот только как я мог не уследить?! Будь он проклят. Эти три слова били мне в виски изнутри. Я знал, что он арестован, я видел черный фургон эмпишников, покидающий базу, я прошел мимо сияющей в ночи казармы корпуса А, гудящей, как развороченное осиное гнездо, но мне не было дела. Я шел в медчасть к дочери. У входа меня ждали Норалан и Трикс. Я положил руку на кобуру. Они были растеряны, встревожены и бледны. В его отсутствие они вмиг растеряли всю заимствованную наглость. Кинулись ко мне, пытались что-то невнятно объяснить, несли какую-то ерунду чуть ли не умоляющими голосами, заклинали выслушать, не торопиться… Я растолкал их, молча прошел мимо. Моя ненависть не должна распыляться по пустякам, я донесу ее нерасплесканной до самого изолятора Ливенуорта. Когда они поняли, что я не слышу, Трикс в отчаянии ударил кулаком в стену, а Норалан мрачно произнес мне в спину: «Ты скоро пожалеешь о том, что сделал, Уоллес». Плевать. Угрозами курсанта-элитника я займусь позже, он будет следующим после того, кто заразил его собой. В кабинете Паркера было тихо. Я в ужасе влетел, ожидая сам не знаю чего, но самого худшего. Ирмы там не было. Паркер толкнул меня на кушетку, сообщил, что она дома, пообещал вкатить мне двойную дозу транквилизаторов, если я не заткнусь и не присяду на минутку. Потом он закурил и спросил, успел ли я наворотить глупостей с тем пареньком. Мне стало плохо. Я начинал понимать. Моя дочь хорошая актриса и …не очень честная девушка, сказал Паркер. Следов насилия осмотр не выявил. Никаких. Онемевшими губами я выговорил, что моя дочь, тем не менее, несовершеннолетняя, и заниматься с ней сексом он не имел права даже по согласию. Паркер вздохнул, спросил, глядя в сторону, правильно ли он понял роль эмпишного фургона в происходящем. Я медленно кивнул. Он налил мне спирта, извинился и со смесью смущения и сочувствия поставил меня в известность о том, что моя дочь – девственница. Я выпил спирт. Мне стало действительно нехорошо. Я почти ничего не воспринял из рассказа Паркера. Якобы Ирма неподдельно разревелась в ходе осмотра, умоляла ничего не говорить папе. Про то, что она, выйдя вчера из моего кабинета, направилась не домой, а в расположение корпуса А. Там ей сразу посчастливилось наткнуться на ту троицу, что она и искала, а главное, на того темноволосого парня, на котором юная чаровница испытала всю мощь своего таланта соблазнительницы. Он сказал ей обидное. Он не ругался такими словами, как я на площади у кафе, но девушке, предложившей себя, покажется смертельной обидой всё, кроме восторженного согласия. А он сказал, что она еще маленькая. Он двинул по затылку ухмылявшегося Трикса и ушел на полигон. А она отомстила. Так по-детски. А я купился. Я никого не слушал. Я сломал парню карьеру. С приводом в Ливенуорт, даже по неподтвержденному обвинению, в элитном корпусе не держат. Да что там, я чуть не сломал парню жизнь за то, что он сохранил девственность моей не в меру резвой семнадцатилетней дочери. Но я не знал… Но я – отец. Будь проклят чёртов Норалан, я пожалел о том, что сделал, действительно очень скоро. *** Он промолчал. В комнате для допросов ливенуортского изолятора я оказался первым, я уже сидел за исцарапанным столом, сцепив пальцы до хруста, когда его ввели. В колоритном кислотном балахоне, в ножных кандалах. Так надо по инструкции. Я уже всё объяснил начальнику Ливенуорта, генералу, зловещему худощавому типу с непроницаемым лицом. Вернее, я открыл рот, а он резко оборвал меня и процедил, что ситуация прокачана по их каналам, бумаги на освобождение Дэлмора из-под стражи проходят в данный момент последние инстанции. Он глянул на меня, как на червя на садовой дорожке, добавил, что импульсивные решения недостойны офицера, чем бы ни были спровоцированы. На меня будет наложено дисциплинарное взыскание, новое звание отодвинется на год. Я ответил, что это неважно, лишь бы… Главный эмпишник вдруг усмехнулся так, что меня продрало морозом. Разумеется, неважно, согласился он. Всё, касающееся меня, есть отныне неважно, если Шон Дэлмор затаит на меня злобу. От изумления я на миг забыл обо всем и тупо переспросил, что он имеет в виду. Это очень… перспективный мальчик, произнес генерал со странной интонацией и движением брови выставил меня из кабинета. Дэлмора ввели в изолятор. Я чуть не дернулся встать, но ноги подвели. Глупо подгибались, неизвестно, от чего: волнения, страха, неловкости… Он сел. Не смотрел на меня. А я не мог выдавить ни звука. Сказать – я не подумал? Сказать – я поспешил? Сказать – извини, парень, промашка вышла? Или правду – я так ненавидел тебя за собственную кабинетную серость, что с удовольствием ухватился со старательно зажмуренными глазами за первый предлог? Я промолчал, и он тоже. Лязгнула массивная дверь, на пороге возник генерал. По его кивку трое офицеров сноровисто сняли с Дэлмора кандалы, наручники и унизительный балахон. Он остался в до боли родной мидлтоновской повседневке, в которой спецназовцы-эмпишники скрутили его в казарме на глазах у всего элитного корпуса. Он сопротивлялся? Скорее всего, нет. Он бы не выглядел таким неповрежденным… или его бы просто здесь не было, это тоже вариант. Генерал сделал шаг вперед, к нему. Меня будто не существовало. Дэлмор хрипло проговорил: – Генерал Эдмунд Бейкер, если не ошибаюсь? Краем сознания я устыдился, что так и не вколотил в курсанта моей базы уставный стиль обращения к вышестоящему. – Это для вас я тогда в Анголе… – Да, сынок, – прервал его глава МР. – Рад личной встрече. – Я тоже, генерал, – прищурился Дэлмор, – но предпочел бы иные обстоятельства. Как-как? …Сынок?! Бейкер, оказывается, умеет улыбаться. – Могу я пригласить тебя в выходные ко мне на обед? Есть еще пара человек, кто хотел бы пообщаться с тобой. – По поводу тех событий? – В том числе, Шон. Я пришлю в Мидлтон машину. Согласен? Я схожу с ума. Дэлмор – дьявол во плоти, ибо он совершенно серьёзно ответил: – Пожалуй, да, Бейкер, выходные у меня пока свободны. Я пью бренди. Генерал потрепал его по плечу. Вполголоса добавил: – Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это. Ты заслуживаешь другого. Махину МР стронул не я, остановить ее нелегко, но как только… – Не стоит, Бейкер. Я всё понимаю. Они покинули изолятор вдвоем, даже не обернувшись, а я почувствовал себя привидением. Я не понимаю, как доехал до Мидлтона, никого не задавив по дороге. Я очнулся у казармы корпуса А, на пороге которой Норалан с Триксом наседали на Дэлмора. Когда они увидели меня, Трикс нехорошо улыбнулся, а здоровый блондин, похожий на викинга, с невыразительным лицом медленно двинулся в мою сторону, сжимая рукоятку несуществующего топора. Дэлмор легким движением придержал Норалана. Впервые за сегодня остановил взгляд на мне. – Уоллес, в штрафной корпус мне перебираться немедленно или можно завтра с утра? Удерживая идущую кругом голову, я ляпнул что-то вроде того, что неужели после генерала Бейкера это еще имеет хоть какое-то… Дэлмор перебил: – Ни он, ни я… мы принципиально не тратим время на решение настолько мелких проблем. Мне всё равно, где именно проходить обучающий курс на этой базе. Реально всё равно. Он пинками загнал любопытного Трикса в здание, остановился на пороге. – Уоллес, ты хороший отец. Я стоял в темноте и думал: неужели это означает, что ты не будешь мстить, перспективный мальчик? Ты классифицировал меня, как мелкую проблему, ведь правда? Я так на это рассчитываю. Или мне всё-таки довести до ума завещание? *** Его действительно автоматически перевели в К, штрафной корпус для проблемных курсантов: трудных подростков, бывших зэков, психопатов, чьи отклонения армия сочла для себя полезными. Не стану кривить душой: Дэлмору там, по-моему, самое место. По долгу службы я тщательно следил за положением вещей в К, вплоть до неформальных отношений штрафников. Такую язву нельзя упускать из-под контроля. Этот серпентарий, набитый ядовитыми гадами, подвергался круглосуточному мониторингу, и не скрою, мне было очень любопытно, что там произойдет с его появлением. Я не изверг. Мне прекрасно известно, как боятся перевода в К все остальные ребята на базе. Много раз я шел навстречу просьбам единожды оступившихся о милосердии, я закрывал глаза на проступки тех, на ком не готов был поставить крест. Самой лучшей, безотказно срабатывающей угрозой всегда был перевод в штрафной корпус. У штрафников – своя иерархия и своя жёсткая система, это тюрьма, но хуже. Их не держат в клетках, их не держат подальше от оружия – им дают это оружие и учат убивать. Из них, наверное, впоследствии получатся звероподобные головорезы для теневых операций в слабоцивилизованных странах. Вроде… Анголы? Да, так вот, я бы сто раз подумал перед тем, как брать грех на душу, отправляя в К курсанта, изначально туда не предназначенного. Но я был абсолютно спокоен за Дэлмора. Вы знаете, инструкторы-рукопашники до сих пор искренне теряются с ответом на вопрос, хорошо ли он дерется. На зачетах, в учебных спаррингах он выходит против того, на кого укажут, а потом – разбора ошибок и недочетов не получается. Основная цель учебного боя не достигается. Потому что буквально следующим кадром после сигнала к началу схватки является картина: противник Дэлмора распластан на ринге, хватает воздух ртом и таращится в потолок, а сам он со скучающим видом сует руки в карманы в паре шагов от лежащего. Причем этим лежащим поочередно оказывались лучшие спортсмены его курса, старшего курса, а также пара самих инструкторов. Они не поняли даже, так сказать, изнутри схватки, что у него за стиль. Они не успевают уследить. На просьбы продемонстрировать в замедленном режиме он реагирует снисходительным фырканием и советом прекратить над ним издеваться. Итак, мне было интересно, скольких монстров из К он убьет, когда они на него кинутся. Летальные инциденты там редко, но происходили, а в МР изначально смотрели сквозь пальцы на статистику численности этих отморозков. Одного в морг – другого в Ливенуорт, вот и вся процедура. А вот уж в свете вновь открывшихся обстоятельств я был уверен на 200%, что генерал Бейкер за воскресным бокалом бренди ни о чем не заикнется и звуком моему сверхзагадочному курсанту, даже если он вырежет мне половину корпуса. А то и не только штрафного. Он никого не убил. Вовсе не потому, что его не атаковали. Атаковали, еще как. На нового парня кинулась вся свора. Там у них лидер, Ретт. Я знаю, что его готовят по спецзаказу в одно небольшое подразделение при ФБР. Парень талантливый, вырос в Лос-Анджелесе, в гетто сиротой, подмял там всех, подчинил своей воле и кинул команду на такое дело, после которого они все получили смертный приговор. Вышел живым только Ретт, сделав правильный выбор в ответ на предложение вербовщика, а его команда в полном составе ушла в крематорий. Любопытно, а Дэлмор тоже попал в Мидлтон из камеры смертников с подачи вербовщика? Ох, сомневаюсь. Это Ретт зацепился за легал в последний момент, и его никчемная жизнь пошла в гору, Мидлтон для него колоссальный шаг вперед, высоченная ступенька. От Дэлмора другое впечатление. Я даже приблизительно не мог тогда вообразить, кем он был раньше и кем он будет после, но было очевидно, что Мидлтон для него – это как будто взрослого человека привели на детские подготовительные курсы к начальной школе. Он по неизвестной мне причине заставляет себя втискиваться в узкие парты, откровенно скучает, развлекает себя чем может, с ума сходя от безделья, тихо бесится от несоответствия своего уровня всему окружающему – и усиленно сдерживается. Сдерживается в спортзалах, на беговой дорожке, на полосе препятствий, сдерживается в аудиториях, где ему преподносят алфавит, сдерживается каждую минуту, с трудом, но смиряет раздражение от собственной деградации в неподходящей компании, тормозит свои реакции и подавляет свои истинные возможности… Он не может так постоянно. Он уходит в самоволки, которые я уже даже не регистрирую – они нужны ему для разрядки. Где-то там, за забором базы, он становится собой в полную силу, он занимается чем-то, о чем я не хочу знать, ездит в Анголу, наверное… На самом деле я рад, что он уходит. Пусть он отпускает свой потенциал на волю подальше от меня и моих ребят. Хотя, корпус К и Ретта мне жалко меньше всех. Камера наблюдения не очень качественная, поэтому я, конечно же, не рассмотрел, какой стиль у Дэлмора. Судя по результатам, он бил коротко и наверняка. Они шевелились, но больше не поднимались. В штрафном корпусе вообще 68 курсантов, из них половина – люди Ретта. Вот как раз примерно три десятка тел и шевелилось на полу общей комнаты. Остальные либо одиночки, либо не сунулись. А сам Ретт сунулся, не мог же он остаться в стороне. Дэлмор раздробил ему правую кисть. Медленно. У камеры нет звука, но я видел лицо Ретта и знаю, что он орал. Ему никто не помог, хотя Дэлмор потратил минуты две или три на тщательное перемалывание костей парня внутри его кожи, пользуясь для этого только собственной рукой. Они стояли в центре комнаты среди обезвреженных …не первоклассников, нет, уже вполне опытных бойцов с уличной школой за плечами, стояли и держались за руки. Правда, один из них орал. Потом сцена перестала походить на рукопожатие – тот, что кричал, упал на колени, и второй отпустил. Произнес несколько слов – ну почему я не умею читать по губам… Оглядел неподвижных штрафников, спросил, и ему указали на койку Ретта. Он скинул все вещи на пол, отпихнул ногой, лег и явно скомандовал выключить свет. Ретт не возразил, он баюкал свою руку, сжавшись на коленях. Без света я видел лишь тени. Я понял только, что к Дэлмору подошел Куинн – его легко узнать по силуэту, потому что он выглядит лохматым даже на военной базе – и, видимо, представился. Куинн когда-то соперничал с Реттом за лидерство в К, он и был там фигурой до появления Ретта, а вот теперь держал нос по ветру. Дэлмор не стал подниматься, чтобы познакомиться по правилам, он просто протянул Куинну ладонь. Я готов поставить что угодно, Дэлмор при этом усмехнулся своим фирменным образом. Куинн шарахнулся. Отступил на шаг, инстинктивно убрал руки за спину и растерялся. Посмотрел еще пару мгновений в затылок отвернувшемуся новенькому, отошел. И начал распоряжаться. По его указке здоровые парни растащили раненых по местам, кто-то повел Ретта в медчасть, в казарме навели порядок, а сам Куинн собрал вещи бывшего вожака и со злостью швырнул в утилизатор. Потом он аккуратно обошел койку Дэлмора, медленно присел на корточки у изголовья, несмело обратился к нему, подобострастно жестикулируя. Тот ответил ему односложно, вытянул ладонь и несильно толкнул Куинна в лоб так, что он сел на пол, потеряв равновесие. Это было, видимо, хорошим знаком в тех обстоятельствах, ибо Куинн не только стерпел, но и обрадовался. А у меня осталось стойкое впечатление, что Дэлмор и на этот раз сильно-сильно сдержался. Я наблюдал за ними, как в телешоу. Порядок вещей в К претерпел революционные изменения. В отсутствие униженного и уничтоженного Ретта Куинн забрал власть себе. Разумеется, он долго вилял хвостом перед Дэлмором, пока не убедился, что тому искренне наплевать на их мелкие дрязги, что жуткий тип предпочитает оставаться одиночкой и ломать кости Куинну не планирует , пока тот сам не лезет на рожон. Вокруг Дэлмора образовался уважительно-опасливый вакуум. Его это всецело устраивало. Он продолжал сдавать нормативы за пару месяцев сразу, пропадать на несколько дней, ни хрена не делать в учебное время и игнорировать начальство. С дисциплиной в К, правда, и так было неважно, и выделялся он несколько меньше. Иногда он виделся с Триксом и Нораланом, они явно отчаянно без него тосковали. А Ретт вернулся из больницы в центр личной катастрофы. Его ни в грош не ставил никто, включая собственных прежних шакалов, которые переквалифицировались в дружину Куинна, раз уж на него согласен, похоже, тот странный парень, бывший элитник. Я не знаю, чем конкретно Дэлмор набирал там очки уважения этих психов, но они исправно сверялись с его мнением по любому вопросу. На Ретта ему было наплевать. Собственно, как и на всё остальное. А вот мстительному Куинну на низвергнутого Ретта было далеко не наплевать. Он изобретал сотни изощренных издевательств, использовал естественное желание бывших подчиненных отыграться на низложенном за прежние обиды, перебрал весь арсенал мучений и в результате довел Ретта до того, что тот сломался. У него не хватило сил противостоять всем сразу. В травлю, как это всегда бывает, включился весь корпус. Ретт спал в туалете на корточках, не ходил в столовую, довольствуясь объедками, его пинали даже шестерки. Я думаю, что он раскаялся, что дал согласие вербовщику. Парень стремительно катился вниз, не имея возможности защититься с нерабочей рукой. С профессиональной точки зрения его спасало только то, что раньше он был амбидекстром, левая рука работала неплохо, но для нормативов этого едва хватало. От определенных дисциплин он был пока отстранен по болезни, но срок недопуска истекал. Через неделю к нему приедет куратор из ФБР, проверять уровень, а что за вердикт он вынесет – ясно уже сейчас. Я подумал, что Ретта можно вычеркивать из списков. Он вернется в камеру смертников? Кстати, скорее всего. Тем временем, Куинн вконец озверел. Чуя беззащитное отчаяние жертвы, этот падальщик подговорил самых отвязных на финальный аккорд. Насиловать Ретта им помешал Дэлмор. Он очень вовремя для Ретта вернулся из своего очередного четырехдневного сафари по какой-нибудь очередной Анголе. Он избил Куинна так, что тот остался безнадежным искалеченным инвалидом. Не убил только для того, чтоб тот побольше помучился. Остальные участники лечились месяцами, ни один не вернулся ни на базу, ни к полноценной жизни. Дэлмор собственноручно притащил невменяемого Ретта в казарму из укромного уголка на стройке нового корпуса, засунул его в душ, отдал свой запасной комплект повседневки, даже помог стучавшему зубами парню одеться. Рявкнул на всех так, что они попрятались по углам, усадил полумертвого изгоя на их общую койку, достал виски и влил в него полбутылки. Когда утративший все ориентиры Ретт согнулся в три погибели и затрясся, Дэлмор встал – я не слышал, что он сказал, там нет микрофона – и в казарме не осталось ни души. Потом он постоял немного над разрушенным им человеком, глядя вниз и сжимая кулаки. Дэлмор опустился перед ним на одно колено, приблизился так, что они соприкоснулись лбами, заставил Ретта поднять страшное, обнаженное лицо. Дэлмор произнес что-то, смотря снизу вверх в глаза тому, кто сегодня пережил вторую свою смерть. Не надо уметь читать по губам, чтобы понять, что это было. С тех пор Ретта не трогали. Он занял койку отсутствующего Куинна, но больше молчал и ни с кем не говорил. Плюсы и минусы в его здешней жизни менялись так резко и кардинально, что Ретт выглядел совершенно потерянным и каким-то новым. Его, растерзанного и опущенного, видели все, но никто не отважился и на полуухмылку, потому что за плечом Ретта постоянно стоял Дэлмор. Он даже забросил свои самоволки, из-за которых позволил ситуации зайти так далеко, и неотлучно был с ним рядом. Ретт молчал, но неосознанно жался к нему поближе. Дэлмор заговаривал с ним первым. Он таскал его в столовую, и они сидели за одним столом. Он ходил с Реттом на стрельбище и в спортзалы, он довел его и так неплохие навыки до совершенства. Дэлмор замедлился ради него, научив парня «зеркальному» бою, единственный специалист по которому в стране был только в Вест Пойнте и на вес золота. Чёрт, и вот второй у меня в Мидлтоне учит третьего. Ретт постепенно перестал смотреть в никуда и рвать подушку во сне. Однажды ночью они вдвоем залезли на крышу казармы. Дэлмор лежал, свесив ноги с края, смотрел вверх, на звезды. Ретт сидел рядом, и они разговаривали. Долго. Спрашивали друг друга о чем-то, время от времени смеялись, рассказывали, делились… У них почему-то нашлись общие темы. Ретт вырос в лос-анджелесском гетто и рулил собственной бандой, значит ли это, что Дэлмор в своем Нью-Йорке тоже не ходил в церковную школу? О, я готов поспорить… Накануне судьбоносного для Ретта визита федерального куратора они вдвоем куда-то мотались. Дэлмор приволок его под утро, пьяного и счастливого, а повязки на руке у Ретта не было. Во время проверки выяснилось, что его раскрошенные кости за восемь недель идеально срослись, правая рука пришла в норму. Документы курсанта также оказались в порядке. Тем не менее, сидя напротив меня в моем кабинете, федерал откровенно колебался, достоин ли необразованный отморозок работы в Бюро, несмотря на всё свое неоценимое знание уличной жизни. Потом у него запищал телефон. Он извинился, ответил на звонок, изменился в лице. Замер, недоуменно глядя на издающий гудки отбоя мобильник. Когда я осторожно спросил, так забирает ли он Ретта в академию Куантико, федерал очнулся и ответил, что вот теперь точно забирает. Я не спросил, кто звонил ему, это не соответствует требованиям субординации и просто некорректно. Не исключено, что я даже не знаю имени того вышестоящего чина, который решил судьбу мальчишки из гетто одним звонком. Но я уверен, что без Дэлмора тут не обошлось. Вот просто режьте меня – я уверен. Они прощались на улице базы. Федерал, держа досье Ретта под мышкой, подтолкнул его к дверце темного джипа с общеизвестной эмблемой на борту. Парень в новой, непривычной форме всё оглядывался, медлил, и офицер прикрикнул, чтоб тот лез уже внутрь, но Ретт сорвался с места и кинулся к вышедшему быстрым шагом из-за угла Дэлмору. Они остановились в метре друг от друга, и опять я ничего не слышал со второго этажа через окно. Дэлмор глянул на джип и ждущего в нетерпении офицера, спросил что-то, а Ретт с широкой улыбкой несколько раз кивнул. Дэлмор пожал плечами, вздохнул и медленно протянул Ретту ладонь для рукопожатия. Он был готов убрать. Но Ретт без колебаний вложил правую руку в этот памятный захват, встряхнул и тоже произнес какое-то короткое слово, понятное без звуков. Дэлмор с облегчением улыбнулся ему в ответ, и они с Реттом коротко обнялись на виду у всей базы. После этой истории я начал считать Дэлмора отчасти похожим на человека. А он взял и убил куратора корпуса А. *** Клянусь, я не знал, что происходит, мне стыдно, но я поверил донесению офицера Доуза о несчастном случае на тренировке. «Курсант корпуса А Норалан Клэй получил несколько довольно серьёзных травм при падении с вышки для прыжков». Так бывает, там лестница истертая, скользкая и узковатая для массивного парня, я ничего не заподозрил. Трикс обязан был пойти ко мне и рассказать обо всем, но он, видимо, помнил мое нежелание слушать их тогда, на пороге медчасти, когда они пытались защитить друга. Господи, теперь-то я выслушал бы Трикса, и очень внимательно, вот только он в меня уже не верил и пошел напрямую к Дэлмору. Оказывается, травля бывает не только в штрафном корпусе, но и в элитном. Особенно мерзко, если ведет ее инструктор. Аккуратный, приученный к порядку и субординации Клэй не мог противодействовать. Он даже не блокировал удары. Чем он разозлил Доуза, так и осталось тайной, но я подозреваю, что офицеру, увязшему в болезненном и разорительном разводе, особого повода и не требовалось. Норалан лежал в больнице с разбитым лицом, переломами и вывихами, Мали Трикс торчал у него в палате всё свободное время. Они здорово подружились с подачи кое-кого третьего после экстрима в окраинном магазинчике в Индианаполисе. У нас в Мидлтоне раз в год проходят смотры. Мы приглашаем кучу народу: начальство других учебных баз, директоров военных училищ, представителей кадетских школ. Они должны увидеть, как хорошо у нас обстоит дело с подготовкой курсантов. В программу смотра входит парад, к которому готовятся чуть не за полгода, показательные выступления в разных категориях: единоборства, силовые упражнения, гимнастика, сборка-разборка оружия и тому подобные радости. Вся показательная красота пошла прахом в том году, гости разъехались в ужасе и недоумении. Инструктор-рукопашник офицер Доуз должен был провести демонстрационный спарринг на плацу перед т
himeroid: tery У меня явно не все. Где можно остальное увидеть? Я ведь только с SW собирала, а там преимущественно слеш.
tery: himeroid, Проза.ру, ник Аристар. Там всё, что в сети. Обращение! Люди, 150 посещений, реакции практически нет. Или никому не интересно, или все уже читали. Так, что ли?)) Проясните мне ситуацию.
himeroid: tery Спасибо! Пойду читать.
Кэмури: tery *забрался к те на плечо и муркает в ухо* ну, не наю как люди, а я перечитываю с удовольствием, причем не второй раз)))) когда уже свет увидет самое начало?о Хосте? *ствроит кавайные глазки*
tery: Кэмури , котик, а я тебя знаю... *поглаживает за ушком* Скоро будет про появление Дэрека. А это почти начало. Те дремучие времена. Я работаю...
tery: Глава 2 *** Однажды мне всё-таки повезло воспринимать важный эпизод с участием Дэлмора не только визуально. После того случая многое прояснилось. Мне позвонили по какой-то странной линии, которая у меня не определилась вообще, и я не знал, вставать мне для разговора или не обязательно. Сказали, что в Мидлтон прибудет офицер Агентства Национальной Безопасности, инкогнито, без помпы, по делу. Дело будет касаться курсанта Шона Дэлмора. Мне было приказано обеспечить его наличие на вверенной мне базе сегодня в шестнадцать ноль-ноль. Господи, ну почему они там такие наивные? Как я им должен обеспечивать его наличие, если я его не контролирую? Я сниму его с рейса в Анголу? Или вытащу с файв-о-клока с главой, допустим, ЦРУ? Но мне повезло. Дэлмор нашелся в казарме и лениво предстал передо мной в моем кабинете, привычно долбанув дверью об стену. Вершиной издевки я счел его бодрую фразу: – Разрешите обратиться, сэр! Курсант Дэлмор по вашему вызову явился! И это при том, что стоял он, скрестив руки на груди и прислонившись плечом к косяку, а губы кривились в усмешке, которую я ненавижу. Я прошипел ему, что паясничать не обязательно, а он глазами указал мне на селекторный пульт на столе. Мигал индикатор громкой связи с постом секретаря, болтливой до неприличия миссис Синклер, и она наверняка подслушивала. Если б он не обеспечил иллюзию уставного общения на аудио-уровне, весь Индианаполис перемывал бы мне косточки. Как он сумел заметить крошечную лампочку с порога? Почему озаботился сохранением моей репутации? Я терпеть не могу непредсказуемость… А он в своем прежнем стиле свалился через подлокотник в хорошее такое, большое кресло для посетителей – не для курсантов! – и состроил внимающую физиономию. Я изо всех сил постарался его напугать. Нависал над столом, орал про спецслужбы, которые, наконец-то, заинтересовались его вопиющим поведением, его самоволками, его милой привычкой позволять себе убивать офицеров перед сотнями зрителей и калечить народ пачками. Я искренне надеялся, что хотя бы в АНБ у него нет такого сумасшедшего блата, как в МР. Я ждал справедливости от пошатнувшегося на уровне фундамента мира. Я рисовал себе сладкую картину, как его уводят в наручниках куда-нибудь еще дальше, еще глубже, чем Ливенуорт, и он исчезает с моего горизонта, и всё становится как раньше, привычно, ровно и не похоже на фантастику. Дэлмор выслушал мою речь, изредка сочувственно кивая, потом переспросил: – Я так понял, по мою душу прибыли не просто абстрактные федералы, а конкретно АНБ? Специальный департамент? Я не был в курсе таких подробностей, поэтому гордо промолчал. Дэлмор неожиданно поинтересовался, не прибывает ли с офицером каких-либо грузов. Я так удивился, что проверил донесения с главного пропускного пункта и растерянно сообщил курсанту-штрафнику, что да. Как раз в эту минуту ворота Мидлтона открывались на полный створ для странного фургона, запечатанного наглухо, и аэнбэшник своей властью распорядился отогнать его на дальний полигон. Дэлмор стукнул кулаком по подлокотнику и пробормотал, что так и знал. Сволочь, ну почему всё знает он, а не его начальник? Я бы не отказался. Я согласен иметь загадочные фургоны на полигонах моей базы только в том случае, если это будет транспорт для перевозки Дэлмора в преисподнюю. Без права на амнистию. Офицер АНБ оказался молодым человеком, всего лет тридцати, бледным и на вид сильно утомленным. Его глаза много знали. Мне не хотелось бы, чтобы в зеркале меня встречал такой пронизывающий, не сохранивший иллюзий, смертельно усталый взгляд. Он не делал лишних движений и не произносил лишних слов. Остановился на пороге, видя за высокой спинкой кресла только стол и меня, представился как майор АНБ Баккуорти, дал мне отмашку «вольно» и спросил, пригласил ли я нужного ему человека. Ох, как мне сразу же не понравилось словечко «пригласил». Оно отсутствует в перечне стандартных действий с курсантами. Только если их потом не приглашают на обед к серьёзным людям. Этих до омерзения нестандартных курсантов. Что-то мне сразу подсказало, что справедливости в мире нет, и Дэлмор не уйдет отсюда в наручниках. Я рявкнул на него, чтоб он встал. В помещении два офицера, а единственный, кто сидит в их присутствии, развалясь в кресле – это мальчишка-курсант. Он лениво поднялся, не торопясь, повернулся к аэнбэшнику. Я молился, чтоб он хоть для приличия встал по стойке «смирно», мнение офицера Баккуорти обо мне важнее, чем мнение миссис Синклер. Но Дэлмор сунул руки в карманы, прищурился, смерив офицера с головы до ног даже близко не уставным взглядом, фыркнул и произнес: – Ну, здорово, Лестер… Сам, значит, явился. Припекло, да? Очень интересно. Мать его, это уже за гранью! Я ощутил готовность убить его, убить себя и провалиться под землю последовательно или даже одновременно. Ну так же не бывает. Грозный офицер спецдепартамента АНБ вдруг как будто резко помолодел до своего реального возраста – искренняя широкая улыбка разительно изменила черты его лица. Он не возмутился отсутствием вербального уважения со стороны парня в мятой курсантской повседневке, на которой нет места для погон, хотя его собственные погоны и знаки отличия, половину из которых я не опознал, внушили бы уважение кому угодно. У меня лично так вообще поджилки тряслись. Майор Баккуорти шагнул навстречу этому гаденышу. – Шон! Здравствуй, парень, честно – рад тебя видеть! Они, бля, по именам друг к другу. Какой к чёрту устав? Что это вообще такое? Тот улыбнулся, буркнул: – Взаимно, Лестер. Они не стали пожимать друг другу руки, они обнялись. У меня на глазах. Какая к чёрту разница в звании? А я опять чувствую себя привидением. Аэнбэшник явно искренне заинтересован. – Слушай, аж неудобно, что я так и не спрашивал… как ты тут, ничего? Сложности есть? Дэлмор косится на меня и медлит с ответом, и в этот момент я хочу присесть. У привидений часто проблемы с ногами. Но он отмахивается: – Да нормально всё. – Точно? Я слышал, что-то там с Ливенуортом… Какая сволочь приняла тот вызов и послала спецназ к тебе? Я выясню и уволю. – Бейкер уже уволил. – А какая сволочь… – Лестер, я всё решил давно. Угомонись. Господи, и правда, угомонись, Лестер, ради всего святого! – Шон, а зачем Бейкер гонял сюда Эммерсона? – Ты и впрямь отстал от жизни. Я тут пришиб в запале одну гниду, а Эммерсон мне от имени нашего генерала нотации читал. Я почти обиделся, но, в общем… мог я там и по-другому сделать, без такого шума. Бейкер прав. – Ой, какая сознательность. – Ага. Вот раскаюсь и уйду в Ливенуорт сам. Навсегда. Отдыхать от вас. Боже, Дэлмор с ним шутит. – Нет-нет, не думай даже, Бейкер с такими намерениями тебя на порог не пустит. После Анголы… – Да хрен с ней, с Анголой, после того, как я ему систему безопасности тестировал в его клоповнике, Бейкер вообще не особенно любит, если я там ошиваюсь. Ему по результатам сорок человек пришлось уволить, а он считал, что так крут в своем бастионе. – Ты смотри не начни эти твои тестирования у него на вилле. – Вот еще, делать мне нечего. Там принцип другой, из Ливенуорта я сбегал по его заказу, а чего я буду сбегать с бейкеровской виллы? У него бренди неплохой. Если только наоборот, повзламывать снаружи? – Меня с собой возьми. Шон, а серьёзно, если у тебя хоть что-нибудь здесь не так… – Лестер, и как я до тебя обходился, всемогущий ты наш? Я, в некотором роде, не беззащитный. И даже, можно сказать, не безобидный. Вот уж точно. Этот тип сбегал из Ливенуорта. Видимо, успешно. Эх, а я, оказывается, наивно полагал, что там для него ад. А там ему дом родной. Неудивительно, даже в чем-то логично. И что там, наконец, произошло в этой чёртовой Анголе?! Дэлмор присел на подлокотник и оперся на спинку кресла. – А ведь ты пришел явно не мои проблемы обсудить, Баккуорти, не вещай тут мне. Что не так у тебя? Майор кивнул и резко посерьёзнел. Усталость и напряжение вернулись, лицо посерело, выцвело. Дэлмор сидел и спокойно ждал, пока аэнбэшник подбирал слова, и определенно не для приказа – для просьбы… Курсант и офицер. Двадцатипятилетний мальчишка из штрафного корпуса обычной учебной базы и сотрудник спецдепартамента НацБеза. Один – воплощенное уважение, дружеское расположение, даже симпатия, другой – снисходительность высшего в сочетании с, по его меркам, тоже симпатией. Да они друзья! Это с огромной натяжкой еще можно вместить в мою картину мира, но тот факт, что высшим из них двоих оба единодушно считают именно Дэлмора, взрывает мою картину мира к чёртовой бабушке. Что за существо я внес в списки Мидлтона? Из их дальнейшего разговора я понял еще меньше. Если это вообще возможно. Баккуорти коротко произнес, следя за реакцией Дэлмора: – Шон, у нас 18-43. Тот хмуро скривился. – Опять? Ага, ну конечно же, это повсеместно вообще творится, общеизвестный факт, все привыкли уже, и вот опять… Долбаные шифры. Баккуорти опустил голову, словно был виноват лично и от неловкости не знал куда деться. – Да. Опять. – Чисто? – Ну, на первый взгляд вроде да, но ты же знаешь, как это бывает… Ага, все знают, как это бывает, любого спроси – и каждый расскажет. Кроме меня, естественно. – Ясно, значит, как всегда. Где? – Почти там же. Квадрат S-294, на 9 параллели. – Гребаная дыра. Куча народу. Дикий риск. Коэффициент? Снова К-17? Аэнбэшник помедлил с ответом. Судя по его встревоженному, обеспокоенному виду, он говорил о вещах, которые пугали его самого. – Нет, на этот раз хуже. – Насколько? – Вплоть до Т-22. У Дэлмора расширились зрачки. Святые угодники, вот теперь это неведомое 18-43 пугает и меня. Очень. – Даже так? – Именно. – Впечатляет. Баккуорти дал ему несколько секунд и осторожно спросил: – И… что скажешь? Тот молчал, глядя в сторону. В мою сторону, хоть и не на меня – никакого Уоллеса там вообще не было, судя по их поведению – и я видел его лицо. Парень просчитывал. Он цепко, быстро анализировал большой объем информации, сопутствующей сообщенным ему данным. Как же много они оба знают. Как хорошо, что мне по долгу службы нет необходимости это знать. Мягко, с надеждой Баккуорти почти прошептал, ловя его взгляд: – Ты… берешься? – А без меня никак? – Шон… Ты прикинь: 18-43. С крайне вероятными осложнениями. С коэффициентом 22, если не 23. Класса Т. Такого еще вообще не регистрировали, это впервые. На густонаселенном континенте. Вот ты сам-то как считаешь, а? После паузы аэнбэшник тихо повторил: – Возьмешься? Главный настоятельно просит. Интересно, Дэлмор наслаждается напряженным ожиданием Баккуорти? Ощутимо измученный майор даже подался вперед, когда эта зараза соизволила, наконец, заговорить. – Берусь ли я? Чёрт подери, Лестер, я тут мхом оброс. Месяц, считай, вообще никуда не ездил из-за того парня, помнишь? Я осатанел сидеть без дела, один этот детский сад, меня здесь, бля, воевать учат! Разумеется, я берусь! Главный со всем моим уважением может идти на хрен, просто ты вовремя явился. Еще одна неделя мидлтоновского гениального обучающего курса, и я бы вам тут сам чего-нибудь устроил, вроде 32-05. Баккуорти в ужасе отмахнулся. – Ты что несешь, с ума сошел?! Еще не хватало! – Его лицо осветилось. – Серьёзно? Ты в деле? – В деле. По уши, как всегда. Но есть условие. Радость аэнбэшника сменилась внимательной готовностью. – Говори. Курсант моей базы выдвигает условия сотруднику спецдепартамента. Погордиться, что ли? – Лестер, на этот раз меня не устроит повторение вечной истории, когда я обратно через полпланеты добираюсь своим ходом. Особенно если на точке одни моржи или гепарды, из них плохой транспорт. – Нет, что ты! Не повторится, ручаюсь. Дэлмор пристально вгляделся в Баккуорти, резко ощутившего безотлагательную необходимость изучить полки с наградами курсантов Мидлтона. – Так. – Что? – Тот контейнер. – Какой? Ах, да, тот. – Неспроста? – Шон… – Лестер, самонадеянная скотина, ты знал, что я соглашусь. Ты припер какую-то хрень прямо сюда. Ты не обнаглел? – Это не хрень. Спорим, тебе понравится? – Я не буду с тобой спорить. Если ты не перестанешь мяться, я отзываю согласие работать. – Шон, это «Морок». И опять слова, для кого-то вполне осмысленные, для меня пустой звук. Обидно. – Что?! «Морок» – здесь? – Ага, заинтригован? – Дьявол, Лестер, ты в своем уме?! Разрешение есть или ты сам? На этой базе стоит экспериментальный спейсер, или ты морочишь мне голову? – На дальнем полигоне. Его довели до конца позавчера, доложили Главному, а он знал, что я к тебе поеду, ну, и, в общем, вдогонку к первой миссии, так, в виде бонуса… считай это транспортом. – Спейсер. На сверхтяжелом дейтерии. Холодная плазма. Скорость до семи тысяч. Это мне вместо моржей? – Но ты же сам сказал! Что моржи плохо. Шон, если серьёзно, его надо тестировать, это первый экземпляр. Нужно погонять во всех режимах, забраться повыше… кстати, там до десяти тысяч, если над атмосферой. Нырнуть в океан где-нибудь подальше от торговых трасс, помотаться там на глубине. Разработчики клянутся, что есть возможность изменения направления движения под острым углом, даже в воде. НОРАД не должен засечь, круто будет, если ты покрутишься у них перед носом в режиме «стеллс» – у них такие рожи прикольные, когда они потом смущаются. – По крыше Белого Дома пройтись достаточно будет? – Главный тебе доверяет. Хоть по крыше его резиденции. Короче, Шон, надо проверить, стоит ли этот самолетик вложенных в него двадцати миллиардов. Двадцати миллиардов – чего? Неужели денег?! – Лестер, а ты не боишься, что я его угроблю? – Вычтем из твоей зарплаты. – Я на гособеспечении, Баккуорти. Обломись. – Ну, тогда из зарплаты твоего начальства, как несущих ответственность за тебя и твои действия. А?! Что он сказал?! Что? Он? Сказал? Миссис Синклер принесет мне воды. Или не стоит привлекать к себе внимание? Я так прекрасно замаскировался цветом лица под белоснежную стену за моей спиной. Это ж была шутка, правда? А им нет до меня ни малейшего дела. – Шон, там ограничителей нет, они еще, собственно, не разработаны. Твое мнение уникально, на вес золота. С учетом того, что летать на «Мороке» будешь не один ты, надо бы шкалы подрегулировать под… ну, под остальных. – Понял. Ладно, засеку значения, предельные для «ну, остальных», если он вообще не развалится в Марианской впадине. – Не должен. Ты здорово обяжешь ребят из… ну, ты понял. – Ха, они мне еще за прошлый раз должны, причем по уши. А если с этим «Мороком» будут такие же заморочки, как тогда, я их истреблю. Всю лабораторию. – Не надо. Их таких мало. Не злись на них, они делают что могут, сочтетесь, свои же люди! Кстати, тут у нас ходят слухи, что к тебе в ближайшее время планируют подкатить парни из НАСА. Надеюсь, ты помнишь, что у нас приоритет? – Я сначала погляжу на их условия. – Шон… – Лестер, успокойся, я тебя не подводил и начинать не собираюсь. А насчет твоего груза – такой тест-драйв мне действительно по душе. – Ну я ж знал! Баккуорти явно расслабился, добившись от Дэлмора позитивных решений. Ой, какой мудрый человек… не зря его в АНБ держат. Национальная Безопасность сильно выигрывает, если этот отличающийся от «остальных» тип, что бы это ни значило, гуляет по крыше Белого Дома с намерениями не террористическими, а чисто хулиганскими. И тут оба офицера, находящиеся в моем кабинете, одинаково вздрогнули. Сначала я, потому что Дэлмор вдруг кинул на меня короткий взгляд, а его глаза почему-то вызвали у меня стойкую ассоциацию со словосочетанием «сверхтяжелый дейтерий», что бы это, чёрт побери, ни значило. И так, похоже, отныне и будет. Потом вздрогнул Баккуорти, потому что Дэлмор произнес: – Между прочим, ты кое о чем совершенно забыл. Правда, слушая его дальше, Баккуорти сразу успокоился, чего нельзя сказать обо мне. Я наоборот. – Лестер, мы-то с тобой договорились, но я, к твоему сведению, человек не свободный. У меня начальство имеется. И даже присутствует. Неплохо бы тебе с ним перекинуться парой слов, а то – вдруг! – у меня будут сложности… А вот издеваться не обязательно. Я как-то уже осознал, что я лично являюсь мелкой проблемой, и меня это всецело устраивает. Теперь проясняется, что уровень Мидлтона на фоне их повседневных занятий – тоже мелкая проблема. Я не буду возражать, как-то не тянет… А Баккуорти смеется: – Ух ты, а курсант из тебя получился на удивление приличный, дисциплинированный! О, да. Самый дисциплинированный курсант Мидлтона Дэлмор. Лучшая шутка, что я слышал за всю жизнь. О, чёрт, да они вспомнили обо мне. Баккуорти словно превратился в другого человека. Из вежливого, очевидно зависимого просящего он стал холодным, отстраненным вышестоящим офицером с заведомо выигрышным раскладом полномочий. – Офицер… э-э-э, Уоллес. Чтобы назвать меня по фамилии, ему пришлось прочитать ее на моей нашивке, хотя я представлялся. – Присутствующему здесь курсанту Шону Дэлмору необходимо предоставить освобождение от всех исполняемых им на вверенной Вам базе обязанностей сроком на… Он прервался, глянул на Дэлмора и спросил совершенно иным тоном: – Тебе сколько времени надо? Тот прикинул вслух: – Ну, дня за два справлюсь, если без спешки. Значит, неделю. Ничуть не удивленный странным способом подсчета Баккуорти продолжил адресованную мне официальную речь еще менее логично: – …Сроком на десять дней для выполнения секретного правительственного задания чрезвычайной важности. Ага, я понял, каким образом устав и его формулировки иногда напрочь улетучиваются из головы. Весьма непрофессионально я выдавил только что-то похожее на: – А… э… хорошо. Я согласен. С легким презрением аэнбэшник оглядел меня, бесстрастно сообщил, что не спрашивает моего согласия. Ну да, по-дурацки я сказал, сам знаю. Он, видите ли, ставит меня в известность. Вот теперь я официально в курсе. – Этот парень вам не принадлежит, Уоллес. Он не принадлежит вообще никому. Он здесь, на этой базе, вынужденно и ненадолго, и поверьте мне – портить отношения с ним по меньшей мере неразумно. Долбаный Баккуорти открыл мне глаза! А то я не понял! Нет бы с самого начала предупредить! Где ты раньше был, когда я пихал этого парня в Ливенуорт! Дэлмор вмешался. – Ладно тебе. Не пугай мной людей, это по меньшей мере бестактно. Ты не забыл отдать мне ключи от того транспортного средства? – Ключи? – Аэнбэшник с легкостью отвлекся от меня, и слава богу. – Очень смешно. Сенсоры там дистанционно настроены на профиль электропотенциала кожи, а внутри банально на сетчатку. Периметр приближения три метра, не удивляйся, если придется разгребать тела любопытных на подходах. – Контейнер не экранированный? – Да не знаю. После всего, как закончишь, оставь «Морок» у Ангелов, возьмешь там у них какую-нибудь мелочь, досюда добраться. Аэродром-то в Мидлтоне есть? – Возьму с вертикальным взлетом и на площадь сяду. А как будет выглядеть взлет спейсера с дальнего полигона, ты не подумал? – Ничего страшного. Это, говорят, непривычное зрелище, так что никто ничего не поймет. – А жертв не будет? – Не ставь на форсаж вблизи жилых мест. Сам сообразишь, как поаккуратнее. Да, и в S-294 тоже, если можно, без глобальности, осторожненько… Хоронить последствия потом тяжеловато, людей на планете всё больше. – Не учи меня, Баккуорти, мне здешние инструкторы до дрожи надоели. Если шум будет – значит, без него ни в одном раскладе было не обойтись. У вас ко мне претензии? – Нет! Что ты, конечно, нет, – явно испугался тот. – Прости, если тебе показалось. К профессионалам нет претензий. – Ладно, проехали. Лестер, может, выпьем? Бар здесь, правда, дерьмовый… – Шон, ты не представляешь, как я хочу согласиться, но через сорок минут я должен быть в Венесуэле. – Аэнбэшник устало потер лоб. – Может, мне уволиться? – Попробуй, – усмехнулся Дэлмор. – Чёрта с два они тогда со мной договорятся. – Шантажист. – Работай, Баккуорти, работай, Главный без тебя не обойдется. А хочешь, я тебе чего-нибудь у него пробью? – Пробьешь? – Сам меня шантажистом обозвал. В отпуске давно был? – А что такое отпуск? – Решено. Месяца два в глуши устроит? – Ты серьёзно думаешь, что Главный… – Да куда он денется. Если попрошу я. – Отпуск… – оглушенно помотал головой Баккуорти. – Последний раз четыре года назад… нет, пять. Два дня. Я тебе по гроб жизни… – Ага. Вернусь – сделаю. Я за тебя сам тогда помотаюсь, а ты подыскивай место и компанию. – Шон, я… – Лестер, хватит. Венесуэла ждет, пошли, провожу. Может, на «Мороке» подкинуть? Еще и раньше прибудешь. Я уже не слышал, что ответил офицер Баккуорти курсанту Дэлмору. Они вышли, а я, сидя на подоконнике, чего не делал с детства, смотрел им вслед. Как они шли к дальнему полигону. Как хорошо, что у меня в сейфе есть коньяк. Я бы на месте Баккуорти не полез в нетестированный «Морок». Аэнбэшник на своем месте тоже не полез, они разделились на дороге, он пошел к КПП, а Дэлмор к казарме. Видимо, ему надо собраться? Интересно, вокруг контейнера правда лежат тела с неподходящим электропотенциалом кожи? Его действительно волновали возможные жертвы? На что будет похож взлет спейсера? У меня куча вопросов к курсанту штрафного корпуса К. *** Вот любопытно, почему я тут стою? Мнусь перед входом в общую комнату казармы К и, будь я проклят, не решаюсь войти. Все штрафники в данный момент совершенно точно на занятиях по тактике воздушного боя, и это прекрасно: не хватало еще, чтобы меня тут застали в такой компрометирующей нерешительности. На какого размера ставку я бы пошел, предложи мне кто поспорить, пустует ли одна из парт в той аудитории, где курсантов знакомят с основами теории полетов на самолетах? Я бы поставил на это миллиардов двадцать. А их преподаватель знает, что такое спейсер на холодной плазме? Я вот знаю. Так, мне постучать? Это прилично? Или глупо? Я всегда выгляжу со стороны таким фантастическим идиотом, когда приступы ураганного смятения сдавливают мне горло? Даже зеркала не нужно, я и так убежден, что это так… Чего я хочу больше – поговорить с Дэлмором или сделать вид, что ничего не было? Или мое самое громадное желание – проснуться и с облегчением осознать, что никого подобного в Мидлтоне не зарегистрировано? Стучать мне или нет? Кто начальник базы, в конце концов, я или он? А это только мелкая часть вихря вопросов, который крутится у меня внутри. Идем на компромиссы. Стучим и немедленно вваливаемся. Естественно, Дэлмор занятия прогуливает. Я не удивлен. У него практика на носу, знаете ли. Сидит на постели и копается в тумбочке. Рядом валяется кобура странной формы для какого-то явно не стандартного оружия. Ненавижу странности. Он на меня даже не отвлекся. – Уоллес? Вот бы хорош был я, дожидаясь позволения войти. Он переоделся. Я такой одежды в жизни не видал. Функция ясна – летный комбинезон, но ткань безумная, напрочь не имеющая цвета, переливчатая, не скажешь даже, темная или светлая… На рукаве и груди незнакомые аббревиатуры. Полурасстегнутая молния мешает рассмотреть, а рассмотреть хочется, хотя я уверен, что любой запрос в сети, содержащий эти буквы, отслеживается. По-прежнему не удостоив меня взглядом, он торжествующе распрямляется с выуженной из недр тумбочки обоймой. Чёрт, и тут всё не как у людей. Не бывает полупрозрачных патронов. И того, что у него там в кобуре, тоже не бывает. И шмотки такие курсантам не выдают. И за штурвал – или что там внутри? – спейсеров курсантов не сажают. Курсантов – таких – на нормальных базах не бывает. Это мне повезло. Если я потрачу один из вопросов на дурацкие патроны, это будет неосмотрительно. Он, вообще-то, торопится, у него задание, и удовлетворять мое любопытство до утра определенно не станет. Лучше спрошу что-нибудь поумнее. Прокашляюсь только… – Э-э-э, собираешься? Я прямо сам собой доволен. В кавычках. Что за фигня, почему рядом с этим парнем я не способен сохранять адекватность? Он ограничился лаконичным кивком. Проверил обойму, выщелкнул верхний патрон, загнал обратно и вставил нужную вещь в идеально подходящую ячейку на поясе комбинезона. Он так уверенно это делал, автоматически, определенно не впервые… Как сказал Баккуорти – профессионал? Попробуй тут не согласиться. Я умею кашлять довольно громко. Он, наконец, поднял голову, чтобы тут же посмотреть на часы. – На самом деле у меня не так уж много времени, но для вас, сэ-эр, пара минут найдется. Я терпеть не могу, когда надо мной намеренно издеваются! В этом плане, разумеется, общение с Дэлмором вообще невероятный стресс, но вот это его «сэ-эр»… Он меня бесит. В роли радушного хозяина курсант-штрафник указывает мне на соседнюю койку, и я сажусь, скованно и церемонно, ловлю себя на том, что еще чуть-чуть – и я поблагодарю за любезность. Реально прикусываю себе язык, зубами. Больно. Всё происходящее настолько не соответствует не то что там какому-то уставу, а даже элементарной жизненной логике, что мне нехорошо. Вот за что ему спасибо – так это за то, что он не сверлит меня взглядом. – Удачно, что ты здесь. Это он мне. Начальнику Мидлтона. – Я сам хотел зайти перед уходом. Насчет сроков – про десять дней Лестер, конечно, загнул, мне столько не надо, я вернусь раньше. – Ага, ну да, – киваю я, – понятно. А он вдруг усмехается: – Да ни хрена тебе не понятно. Противное ощущение, надо сказать, когда тебя видят насквозь. Он не стал ничего объяснять, хотя я втайне на это рассчитывал, вместо этого полез опять в тумбочку, но достал всего лишь упаковку пищевого энергетика, протеиновой массы, которую недавно изобрели в Японии. Я читал в журнале и фотографию видел. Он снова до тошноты привычным движением сорвал обертку, в свободной позе откинулся на спинку кровати и, ничуть не стесняясь начальства, откусил сразу половину. Какова эта штука на вкус? Тоже нестоящий вопрос. Отчаявшись начать разговор с чего-то по-настоящему умного, я ляпнул то, что первым выхватилось из гудящей в голове яркой, навязчиво громыхающей карусели проблем. – А этот «Морок», он действительно может и в океан, и в космос? Дэлмор пожал плечами. – Должен. Конструкцией предусмотрено. А что там на деле… вернусь, буду знать. – Он серьёзно стоит двадцать миллионов? А вот это очень важно… – Двадцать миллиардов, – поправил он. Бля, не померещилось. – Раз Лестер сказал, значит, стоит. А иногда, оказывается, я Дэлмору могу быть и благодарен. Он догадался о следующем логичном повороте разговора самостоятельно. Понимающе махнул рукой: – Да не бери ты в голову… это шутка была. С твоим жалованием ты такую сумму до следующего геологического периода выплачивать будешь. И вообще, гробить «Морок» я в принципе не планирую. Облегчение – такое приятное чувство… Секунд тридцать я восстанавливал ясность мыслей, точнее, пытался организовать бедлам в голове. Меня всё-таки сильно вышибает из колеи всё, связанное с Дэлмором. – Ты… работаешь на Правительство? Он смял обертку в кулаке. – Не совсем, но это неважно. – Да? Но – как? Почему? И… боже, это бред какой-то. Я несу бред, да, но меня можно понять. Его – понять нельзя. Он – истинное порождение и воплощение бреда. – Скажи мне, ради всего святого, что это всё означает? Что такое Т-22, хотя бы? – Это чуть лучше, чем Т-23, но гораздо хреновее, чем К-17. Я не сдамся. – Кто такие «Ангелы»? Что это за, чёрт побери, 18-43? А 32-ноль сколько-то там? Он бесстрастно произнес: – Я не отвечу. – Но почему? – Так трудно сообразить? Эти сведения отнесены к третьему уровню секретности, а у вас, сэ-эр, допуск шестой, а то и седьмой. Я даже не имею права обсуждать подобные вещи в твоем присутствии. С-сволочь. Стопроцентно гадская тварь. Я офицер вооруженных сил, а не уборщик. – Да?! Секретность, значит? Третьего уровня? Чудесно… А у меня, значит, шестой? Замечательно… А у тебя самого-то какой этот… допуск?! Неужели третий?! Я не могу на него не орать. Он меня бесит. И нарочно, и непроизвольно, по-всякому. Просто фактом своего существования. А его усмешка приводит меня в исступление. – Нет, у меня не третий. Ага, есть справедливость на свете! Да, он явно знает обо всяких глобальных мерзостях больше, чем я, но существуют же пределы… Стоп, насчет справедливости – спорное утверждение, а вот логики тут точно нет. Ему не могут доверять дела третьего уровня, если у него не третий. Я поднимаю на него глаза, и он снова экономит мне вопрос. – У меня пока первый. Так. Дышать. Глубоко, размеренно, просто дышать. Что?! «Первый» – это уже ужасно обидно. «Пока»… вот что страшно. – Это что еще за… – Я не отвечу, – повторил он холодно и окончательно. Он – мой подчиненный? Я его не понимаю, не могу прогнозировать, не контролирую, я ни хрена о нем не знаю и иногда думаю, что и не стремлюсь знать, но… Он для меня загадка. Меня корёжит от его сдерживаемого превосходства, меня выворачивает от его манер, он – самое странное, что я видел в жизни. Мне страшно. Из-за него и – на безумно неожиданные полпроцента души – за него тоже. – Дэлмор, кто ты? Он не стал усмехаться, и мне это понравилось. Он верно оценил масштаб вопроса, ответил просто, очевидно и честно: – Я – курсант корпуса К учебной базы Мидлтон, сэр. Даже без издевки обошлось. Он добавил: – …Пока. Насчет последнего комплимента я поторопился. Между прочим, кое-что во всем этом сюрреализме не стыкуется. И это кое-что невероятно важно, поскольку касается лично меня. – Подожди. Ведь вы с Баккуорти говорили при мне! Если у тебя нет права обсуждать подобные штучки в моем присутствии, то какого хрена? Если я не должен был слышать, то почему? Он заводит руки за голову и ставит ногу в ботинке на постель. – Прости, но наш с ним разговор при тебе не свидетельствует о том, что Лестер посчитал тебя достойным. Он мог выгнать тебя из кабинета, мог встретиться со мной в другом месте, мог… вариантов много. Но мне кажется, он посчитал тебя скорее пустым местом. Я предпочитаю называть этот статус привидением. – Кроме того, у всех, кто имеет право допуска выше четвертого, есть еще одно право. На использование любых доступных способов сохранения конфиденциальности информации. Любых, Уоллес. Кто бы сомневался! Но это же значит… – Это значит, что мы с Лестером можем встать у порога твоей конторы, проорать в мегафон координаты базы «Ангелов», например, а потом немедленно поднять в воздух пару истребителей и проутюжить Мидлтон до такой степени, что песок внутри периметра превратится в стекло, а органика – в пар. И нам ничего за это не будет. У нас есть официальное право на такие действия. Вот как. Ему сошло с рук убийство Доуза? Когда-то я был поражен этим фактом. А тут выясняется, что ему с рук сойдет не просто всё, а абсолютно всё… Они с Лестером – страшные люди. Я так ему и сказал. А он серьёзно ответил: – Да я и не спорю. Но практически мы вряд ли так поступим, конечно… В строгом смысле Лестер приговорил тебя в тот момент, когда при тебе завел речь о моем задании. Вот спасибо. Нет бы выгнать меня из кабинета? И я б тогда ничего не знал. И не факт, что от этого я спал бы спокойнее. А сейчас Дэлмор разговаривает со мной так… по-настоящему. В слово «приговорил» я трусливо не вдумываюсь. – Вероятно, он предвидел вопросы о «Мороке», его не спрячешь, несмотря на контейнер, а мне ж его еще поднимать… теперь ты более-менее в курсе. Кстати, найди подходящее объяснение для всех, кто заинтересуется, убери народ с дальнего полигона, вообще с той части базы. Я не знаю, как это будет, может, и ничего особенного, но лучше поберечь ребят. Поберечь ребят… Это прозвучало так, что мне показалось – ему действительно не всё равно. Так странно. – Уоллес. Спросят – бог тебя сохрани произнести слово «Морок», или хоть звук ляпнуть о скорости, принципе действия. И вообще… – Я не идиот! – само вырвалось. А то не ясно, что это за уровень секретности. Я хорошо расслышал фразу про стекло и пар. – Я на это рассчитываю, – улыбнулся Дэлмор. – Ты случайно попал не на свой этаж небоскреба и подглядел то, что тебе видеть не положено, а Лестер оставил решение на твой счет за мной. Вашу мать… Он решает, жить мне или в пар? Дэлмор? А ведь ему есть за что отомстить. За Ливенуорт, к примеру. За арест на глазах всего элитного корпуса, за унизительный кислотный балахон и кандалы, за то, что я поверил сразу… Мне стало холодно. А он посмотрел на меня, застывшего, как-то очень устало, как не смотрят двадцатипятилетние… Нормальные двадцатипятилетние. – Брось, Уоллес. Я не ошибусь, если предположу – ты в состоянии усвоить правила игры. Да? Я дышать не в состоянии в данный момент. – Теперь я перестану казаться тебе таким странным: и мои навыки, и мои знания, и мои «самоволки», и то, почему ты не смог уволить меня в самом начале… – Ты?! Перестанешь казаться мне странным?! – До чего смешной парень… – А самоволки… неужели? Получается, я вопил на него и наказывал за то, что он работал? – Ну, не все. Иногда я и правда уматывал по барам и девкам. Но процентов восемьдесят… – А откуда ты знаешь, что я добивался твоего увольнения? Я начинаю думать уже после того, как выложу дурацкий вопрос. Не удивлюсь, если Дэлмор знает, какого цвета кнопка будильника, стоящего на столике в моей спальне. Он смеется: – Ха, да ты угрожаешь мне этим при каждом удобном случае с тех самых пор, как я тут появился. И я тебя, Уоллес, даже где-то вполне понимаю, серьёзно. Но – извини, меняться мне поздно, да и неохота. Раньше наши личные контакты с Дэлмором сводились к моим крикам и его ответным усмешкам. А сегодня мы говорим… Он отвечает, объясняет, приоткрывает мне завесы тайн, он смеется, даже извиняется. С учетом всего неравенства положения, он даже, видимо, честен со мной. И я тоже честно выдавливаю: – Я думал, что ты… ждешь случая, чтобы рассчитаться со мной… за всё. – Что? Я? Жду случая? Как много значит интонация. Он просто повторил, но мне сразу стало ясно, какой постыдной степени достигает моя наивность. – Уоллес, да если б я хотел тебя убить… или уничтожить иначе… Теперь ты знаешь, до чего это легко. О, да. В пар. – Но я …убивал достаточно и сыт кровью на всю жизнь. Такая мелочная мстительность – это по-детски, а ребенком я не был никогда. Поверь, Уоллес, меня вполне устраивает твое ко мне отношение: человек, который не входит в число моих близких и при этом меня не боится… Вот это новости! Это он мне польстил. – Я боюсь! Быть честным, так до конца. – Не так, как остальные, в этом я разбираюсь. Я тебе интересен, ты меня уважаешь, но настоящего страха в тебе не было с самого начала и нет даже сейчас. Найди в себе силы не измениться. Потрясающе, кто б мог подумать. Какой я смелый. Если это я его так не боюсь, то как же выглядит настоящий страх? И чьей кровью он сыт на всю жизнь?.. Сколько ее нужно пролить, чтобы реально насытиться? – Продолжай выполнять свои должностные обязанности, офицер Уоллес, продолжай следить за дисциплиной, делай из остальных нормальных людей, не таких, как я… Я остаюсь формально твоим подчиненным, что б там Лестер ни говорил. Тебе придется мириться с некоторыми моими особенностями, но я обещаю намеренно тебе не противодействовать. Относись ко мне, как к курсанту, прошу тебя. Единственное, что у тебя не выйдет – это уволить меня без моего согласия. Да. Мой подчиненный скомандовал мне продолжать выполнять мои должностные обязанности. Поставил меня перед фактом неких своих особенностей и милостиво пообещал не вредить. Ненависть и страх – это ведь не одно и то же? Так вот – я его ненавижу. Ага. Лестер. Лестер-Лестер-Лестер. Он много чего говорил, и вообще, речь шла о двух истребителях над несчастным Мидлтоном… – А майор Баккуорти? Если ты, э-э-э, как бы почему-то согласен, что я не на своем этаже, то – он? Вдруг он, как бы это сказать, реализует свое право на сохранение конфиденциальности? – Лестер зависит от меня, ты это видел. Он никогда, ни при каких обстоятельствах не сделает ничего, что
tery: *** Итак, у меня всё-таки сложилась определенная картина того, кем будет Дэлмор после Мидлтона. Относилась она к не любимому мною жанру ненаучной фантастики, но моё мнение в учет не шло. Его будущее – на его совести. А вот про его прошлое я так и не знал ничего, и на повторный откровенный разговор самокритично не надеялся. Дэлмор считает, что он мне интересен? К чему скрывать, он прав на все сто. И через пару недель мне повезло разжиться и такой информацией, а самое радующее – в роли идиота на этот раз выступал не я. Он как раз успел вернуться с той миссии, которую не посчитал нужным ни полностью скрыть от меня, ни до конца расшифровать. Пару дней провалялся в казарме, таская из столовой дополнительные пайки, сдал между делом… нет, между валянием зачет по десантированию и экзамен по военной истории, смотался с двумя небезызвестными типами из А в предсказуемую самоволку в Индианаполис, вряд ли с высокими целями, скорее, действительно – как там? – «по барам и девкам». А потом в одно совсем не прекрасное утро мне позвонил Баккуорти. Я подавил мысль, что он звонит из Венесуэлы – настолько хреновой была связь, а фоном его хриплому, одышливому голосу шло нечто, очень напоминающее стрельбу. Аэнбэшник сообщил, что в ближайшее время, минут через восемь-десять, в Мидлтон прибудет некий полковник Хэнтон, и мне необходимо встретить его лично. Я отбросил всяческую уставную формальную фигню и поинтересовался, что мне делать с этим полковником, что ему говорить и правильно ли я понял. Баккуорти закашлялся, явственно отплевался от чего-то и, как мне показалось, с тенью признательности просто ответил, что – да, я понял правильно, это связано с Дэлмором, и нужно элементарно занять чем-то Хэнтона до того, как сам Баккуорти доберется до Мидлтона из этой долбаной дыры. Он справился, на месте ли Шон, я заверил, что с утра был. Хотел спросить, приказать ли ему явиться в мой кабинет, но вовремя вспомнил кое-что и спросил по-другому – пригласить ли его? Да нет, ответил Баккуорти, нечего им двоим без него делать. Вот он прибудет, тогда можно дергать Дэлмора. А Хэнтон пусть сидит в моем кресле и никуда не девается. О-кей, сказал я. Пусть сидит. Ждем. Глядишь, и у меня завяжется неофициальная ниточка с АНБ. Полезная штука. Правда, на авторитет Баккуорти я поставил бы не в первую очередь, потому что реально серьёзный человек в данную минуту спал на своей койке в штрафном корпусе, доживая последние спокойные часы перед очередной неразвлекательной самоволкой. Расчет Лестера оказался точен, через двенадцать минут в моем кабинете сидел полковник Хэнтон. И тихо бесился. Из его отрывистых возмущенных речей я понял, что его сдернули с учений в соседнем штате и вызвали в этот чёртов Мидлтон, даже не объяснив толком, зачем и где это вообще. Я не обиделся на неуважение к моей базе. Совсем. Я злорадно наслаждался перспективами грубого Хэнтона. Я-то знал, какая встряска его ждет в самом ближайшем будущем. Он пытался что-то выяснить у меня, но я не стал портить чистоту эксперимента – меня, например, никто не готовил, вот и он пусть получит сполна. Низкое такое чувство, но мне было практически не стыдно. Я так понял, что полковника Хэнтона я разочаровал. Ну и ладно. С некоторых пор у меня слегка сместились представления о соотношении знаков на погонах с истинной значимостью человека. Мне позвонили с КПП, сказали, что майор НацБеза уже здесь. У них что – телепорты налажены? Или та заваруха, которую я слышал в трубке, происходила совсем поблизости? Странно. Пора привыкать к этому ощущению. А вот Хэнтон абсолютно нетренированный, тяжко ему придется. Вот он сжигает меня жутким взглядом, едва сдерживает нешуточное раздражение, прочищает горло так, что меня чуть не сносит звуковой волной… Ничего. Я свою дозу пережил, теперь проблемы будут у вас, господин полковник. Он потерял остатки терпения, вскочил, навис над столом и прямо-таки заорал: – Капитан! Я требую объяснений! Я кивнул, думая о том, куда дернут парня на этот раз, и будет ли он по возвращении таким же усталым, как после 18-43. – Будут объяснения, будут. Я, похоже, тоже быстро теряю навык адекватного общения с высшими по рангу. Хэнтон аж позеленел. Ну и ладно. Я пошел к окну, глянул вниз, на плац. Там – только двое, и оба направляются сюда. Баккуорти вроде живой и целый. Оживленно переговариваются, что-то обсуждают, и на миг мне стало нестерпимо интересно, о чем же там речь… К чёрту. Не тот у меня допуск – и ладно. Обойдусь, целее буду. Неожиданно я испытал, ну, не то чтобы жалость, но, скорее, сочувствие к полковнику, которого явно ждет преобразование внутренних представлений о строении мира. Он сидел, нахмурившись, сцепив руки перед лицом, игнорировал меня, но я всё равно приблизился и тихо сказал: – Вы всё скоро узнаете, сэр. Ну, почти всё, вернее, то, что вам знать положено. Не очень-то, наверное, вежливо, зато правда. А потом я дал полковнику Хэнтону зрелый, мудрый совет: – Вы только не удивляйтесь… Ничему не удивляйтесь. Его дело – верить мне или нет, и я сам понимаю, что он всё равно не обойдется без определенного шока, но у меня теперь чистая совесть. Я предупредил. А еще – я совсем не просто так подходил к тому краю стола, где стоит переговорный аппарат. У миссис Синклер сегодня выходной. Они прошли мимо меня, пока я старательно делал вид, что устремляюсь к выходу – Дэлмор в мятых (разумеется, спал-то в одежде) камуфляжных штанах и майке болотного цвета, и Баккуорти в форме необычного оттенка и с незнакомыми нашивками. Они остановились на пороге, эмоционально доругались о чем-то, пришли к соглашению и скрылись за дверью. А я устремился к посту секретаря. Судя по короткому приветствию аэнбэшника, голова у него, как всегда, была занята кучей проблем сразу, а Хэнтон – одна из самых незначительных. У него и голос такой – отстраненно-замотанный. – Ага, полковник, вижу, вы прибыли, и оперативно. Положительно вас характеризует. Надеюсь, ваш полк способен на столь же четкие действия. Мне даже не нужно видеть Хэнтона, я знаю, что он вне себя от ярости, багровый и вспотевший. Ему, кстати, хуже, чем мне – для меня майор из АНБ был хотя бы официально вышестоящим, а для полковника наоборот, и к подобному стилю его еще никто не приучил. – Майор, …если вы… сию же минуту… – Так. По тону Баккуорти ясно, что ему крайне противно тратить силы на лишнее сотрясание воздуха. – Слушайте, времени на всяческие межведомственные расшаркивания у меня нет, и я скажу прямо. Полковник Хэнтон, вы и ваши люди временно переходите под командование этого человека. Долгая пауза. Я уверен, что Хэнтон выглядит как идиот. – …Какого человека? Даже со звучанием голоса непорядок: значительно выше, чем раньше, а уж растерянность через край. Я уверен, что Дэлмор лыбится в своей обычной манере. Его за человека не приняли. Что-то в этой мысли, кстати, есть. Аэнбэшник глубоко вздохнул. – Этого. Не разочаровывайте меня в себе, Хэнтон. – Это же… – курсант! Да-да, я тоже так когда-то думал. Непозволительное заблуждение. Перспективных мальчиков нельзя недооценивать. – Нет, не совсем. И вы скоро в этом убедитесь сами. Баккуорти то ли вспомнил о чем-то, то ли взглянул на часы и резко заторопился. – Хэнтон, выполнять все его приказы. Подчиняться ему во всем. Оказывать максимальное содействие, впрочем, без лишней самостоятельности. Не забывайте, полковник, главный – он. Вы – исполнитель. Пауза еще монументальнее. Я б на месте Хэнтона тоже завис. Он пыхтит так, что я прекрасно слышу. Его взглядом, адресованным Баккуорти, наверняка можно плавить железную руду. – Чей. Это. Приказ?! Аэнбэшник далеко не из тех, кто легко плавится. Безмятежно хмыкает: – Мой. А потом – я не видел, но сцена буквально стоит перед глазами – сто процентов за то, что Баккуорти достал свои документы. Необычные в той же степени, что и его форма и знаки отличия. В документах офицера НацБеза, вероятно, был указан уровень допуска, или нечто сравнимое по важности, ибо Хэнтон титаническим усилием взял себя в руки и сумел заставить свой речевой аппарат озвучить две короткие фразы: – Да, сэр. Есть, сэр. – Чёрт! Опять я ни хрена не успеваю! Эта безадресно кинутая в пространство фраза сменилась тем особым тоном, каким Лестер разговаривал исключительно с Дэлмором. – Слушай, придется тебе. Введи его в курс дела. Меня уже вообще здесь быть не должно! – Ладно. Хэнтон впервые слышит голос «этого человека». – Не волнуйся, всё я сделаю. Тебе отпуск дали? – Ага! Вот последнюю хрень скину, и свободен. Обещай, что приедешь ко мне в глушь. – А кто за тебя будет иметь дело с остальными разновидностями хрени? Мы с тобой видимся мельком, не договоришься нифига. Позвони мне, когда вернусь. – Заметано. Я тебе обязан. – Прекрати. Давай, вали, корочки свои засветил, дальше я сам. – Удачи, Шон. – И тебе. Стук шагов, два, три – и от двери холодным, стальным тоном: – Помните, полковник, любое его слово – приказ. Дверь в коридор я прикрыл? Конечно. Я опытный. Я даже не первый раз становлюсь свидетелем этого потрясающего контрастного эффекта, когда Баккуорти перевоплощается. Между прочим, это еще и очень эффективно – когда Дэлмора не знаешь, он совершенно по-иному воспринимается после всяческих «самонадеянная скотина» и «вали» в адрес офицера спецдепартамента и ответных «прости, если тебе показалось» и «я тебе обязан». Не завидую я Хэнтону. Он наверняка считает Мидлтон дьявольским местом, где творятся дикие, неправильные вещи. Я, в принципе, почти согласен, только дело совсем не в Мидлтоне. Там, в моем кабинете, тихие звуки: опять шаги, но на этот раз от двери к центру, где я оставил Хэнтона. Он еще с места не сдвигался. – Итак, полковник Хэнтон. Суперофициально, невозмутимо, буднично. Он еще и руки, небось, за спину заложил. – Небольшая вводная. Я получил определенное задание, суть которого вас лично не касается. Несмотря на то, что обычно я работаю в одиночку, на этот раз кое-кто… Нотка досады в голосе. Вот чего они ругались. – … Кое-кто убежден, что мне не помешает некоторое содействие. Шорох в достаточной близости от микрофона. Дэлмор сел на стол? Хорошо, что я мудро положил край папки на лампочку-индикатор громкой связи. Надо было вообще выковырять. Характерный скрип. Точно, он сидит на моем столе. Ну не наглец?! Курсант перед полковником. Это еще цветочки, он и не на такое способен! У Хэнтона там, наверное, челюсть отвисла. Откуда во мне столько злорадства? – Хэнтон! Дэлмор слегка раздражен. Видимо, полковник слишком зримо впадает в прострацию. – Я говорю с вами о деле, отставить эмоции! Мне всегда казалось, что офицеры вашего уровня должны лучше себя контролировать. А какого Хэнтон цвета? – И дело заключается в следующем. Если не углубляться в подробности – мне нужно проникнуть на территорию охраняемого объекта. Я буду действовать по обстоятельствам, и, в лучшем случае, вы и ваши люди мне просто не понадобитесь. Но возможен другой вариант, где вы выполняете нечто вроде отвлекающего маневра. По моей команде вы начнете штурм объекта, причем – это важно! – вашей целью является не захват, а создание хаоса, шума и беготни… Как свидетельствует мой неоднократный опыт работы с регулярной армией, это у вас получится в любом случае, даже если бы я настаивал на молниеносной четкости. Но, повторяю – элементарное массовое шумное бестолковое столпотворение, вот что мне от вас нужно. Просто фон. И то, только в случае крайней необходимости, я с удовольствием без вас обойдусь. Хэнтон вздохнул. Набрал воздух в легкие и медленно выпустил. И еще раз. Потрясающая выдержка у полковника. Мне показалось, или микрофон ловит скрип его зубов? – …Что за объект? – Если я решу вас использовать, в общих чертах информирую. Внутрь всё равно не попадете. Если нет – вам полезнее будет не знать. – Это… секретные сведения? – Спецдепартамент АНБ другими вещами не занимается. – Но у меня высокий допуск! – Возмущение прорвалось. – Я имею право знать, куда и зачем посылают моих людей! Стол скрипнул, будто Дэлмор подался вперед. – Насколько высокий допуск? К тому моменту Хэнтон, видимо, уговорил себя игнорировать безумие ситуации, когда мальчишка дает ему вводные, втолковывает по нескольку раз, издевательски иронизирует и вообще ведет себя так, словно это он офицер, а Хэнтон – курсант. А теперь ему просто жизненно необходимо было доказать этому непостижимому типу, что тот имеет дело не с кем-то там, а с самим полковником Хэнтоном. Изначально проигрышная позиция, я-то знаю. С гордостью, даже торжеством Хэнтон четко произнес: – У меня – четвертый уровень допуска! Он что, рассчитывал увидеть уважение в серых глазах парня из К? Или испуг? Вместо этого тот был разочарован. – Этого недостаточно, полковник. Права знать вы не имеете. Однако, ваше отношение к подчиненным достойно уважения, и я обещаю, что не подвергну их излишнему риску. Хэнтон не сдержался. Он сдавленно прохрипел: – О, боже… Я знаю, что он испытывает. Это сдвиг реальности, когда органы чувств тебя подло подводят. С одной стороны, ты ведешь разговор с опытным, уверенным в себе, явно превосходящим тебя по большинству параметров профессионалом, а с другой стороны – видишь перед собой всего лишь очень молодого парня, без мундира и погон, без статуса и документов, вот только во всем облике у него какая-то необъяснимая, цепкая, холодная властность. И это дьявольски вышибает, когда мальчишка ведет себя, как полковник спецслужб. Еще хуже становится, когда осознаешь, что он реально скорее второе, чем первое. Хэнтон сделал над собой усилие, задышал почти ровно. – Я могу, по крайней мере, узнать, с кем имею дело? – Разумеется. Самый дисциплинированный курсант Мидлтона ради такого случая даже спрыгнул со стола начальника базы. – Мое имя Шон Дэлмор. Полковник повторил, как грязное ругательство: – …Шон Дэлмор… И вдруг его голос упал до шепота. – Что?.. – Дэлмор. Проблемы со слухом? Пауза. Причем такая, что напряжение из динамика хлещет в лицо даже мне. А у них там безмолвный ураган. Затем мой парень тихо спрашивает: – Мы… где-то встречались, полковник? У Хэнтона по-настоящему дрожит голос. – Ты… имеешь какое-то отношение к зоне свободного огня на Северо-Западе Нью-Йорка?! Та-а-ак. Пошла информация. Я прижимаюсь ухом к динамику так, что чуть не роняю аппарат. Хэнтон не дышит вообще, а Дэлмор усмехается. Без малейшего смущения: – Имел. Прямое. Полковник на вдохе выпаливает: – Два года назад… инициатива мэрии… по зачистке гетто… А Дэлмор продолжает ему в тон, начиная понимать: – …Атака федералов? Объединенные силы Полицейского департамента, S.W.A.T. и армии? Пауза. Хэнтон наверняка кивнул. На слова его пока не хватает. Дэлмор продолжает: – И ты… был среди военных? Теперь очередь Хэнтона усмехаться, вот только у него это получается ужасно растерянно. – Не только был среди… Я ими командовал. С ума сойти. Я давно догадался, что Дэлмор жил в особых условиях. Такие как он, иначе не вырастают. И с Реттом они всё-таки точно в этом параллельны – парни родом из гетто. А мэрия Нью-Йорка два года назад заимела настолько нехилый план? Тройной удар? Полиция, спецназ и армия слитно, и это против молодежных банд? Во-первых, мэр Нью-Йорка не зря ест свой хлеб. Такая серьёзная операция. Во-вторых, это ж как надо достать мэра Нью-Йорка? Наконец, насколько прямое отношение ко всему этому имеет Дэлмор? Интересно, Хэнтон удивился так же, как я, когда вместо ответа парень издал странный сдавленный звук, затем фыркнул и, наконец, искренне расхохотался во весь голос… Впрочем, почти сразу снова посерьёзнел, сделал шаг вперед. Учитывая размеры моего кабинета, он должен теперь находиться практически вплотную к Хэнтону. Я не вижу его глаз, но готов поклясться, что их выражение такое же сложное, как и интонация. – Ну, тогда, значит, мы действительно с тобой уже встречались, полковник Хэнтон. В бою. …И по разные стороны фронта. Еще скрип, только совсем другой. Кресло. Причем подлокотник. Думаю, это не Дэлмор, а Хэнтон. Голос у полковника кардинально поменялся. Готов поспорить, теперь-то он видит в Дэлморе человека, а не предмет обстановки. – …Так это ты?! Ты тогда управлял ими?! – Ну, да. И снова я практически этого и ожидал. Этот парень в самую последнюю очередь похож на ведомого. Тот, кто сможет им распоряжаться, еще не рожден и вряд ли будет. Его даже АНБ уговаривает. Несомненно, он управлял. Как же иначе. – …Один? – Разумеется. – Но это же невозможно! – Ага, Хэнтона тоже пробило на это слово. – Весь этот сброд… – Что?! Ух, как резко Дэлмор реагирует. Отшатнулся даже я, от динамика в другой комнате. – Как ты назвал моих людей? Хэнтон, вероятно, мне следует напомнить тебе исход того боя?! Нет? Или да? Тот просто выдавил сквозь зубы: – Нет… я помню. Прекрасно, чудесно, сверхъестественно. Судя по всему, два года назад утерлись именно Хэнтон с мэром Нью-Йорка, плюс кто там у них был от полиции и S.W.A.T. Охренеть. Дэлмор – наглая тварь и абсолютно не уважает авторитеты. У него в голосе затухает полыхнувшая на миг агрессия. – Тогда они не более «сброд», чем твои солдаты, не так ли? А у него наверняка была куча народу в подчинении, если они сумели успешно противостоять такой силе. Вот об этом я как-то раньше не думал: я считал его одиночкой. Ведь у меня в Мидлтоне он вел себя именно так. Отстраненный наёмник, не стремившийся обрастать связями, те двое из А и один из К не в счет. Я считал его асоциальным типом. Я неправ? В миллионный раз я промахнулся с оценкой этого парня? – Ты спросил, был ли я один. По-твоему, меня кто-то консультировал? Не веришь, ищешь подвох? И продолжительная пауза… Снова я понимаю Хэнтона. В какой-то момент в разговоре с Дэлмором ты перестаешь ощущать себя офицером. Сидишь как на иголках, не знаешь, куда бы деть глаза, ты вынужден взвешивать каждое свое слово, и перед кем? Перед мальчишкой более чем вдвое младше тебя, от прямого взгляда которого у тебя внутри зарождается мерзкая, инстинктивная, какая-то примитивная дрожь. Перед самым странным человеком, которого ты видел в жизни. – Хэнтон! – Да… я отвечу. Полковник справился с собой, передавил ошеломление. Теперь он задумчив, и по мере погружения в воспоминания в нем проявляется что-то еще, я пока не понимаю, что именно. Во всяком случае, полковник Хэнтон уж точно ожидал в Мидлтоне что угодно, кроме подобной встречи. – Я помню тот бой, ту вашу оборону в Полосе отчуждения. Это было организовано по всем существующим правилам, нет – это было лучше, чем правила. Я был в семи горячих точках мира, я знаю, что говорю, знаю, что моя оценка объективна. Так считал не один я, Ингл и Карпентер были согласны… Чёрт возьми, ладно, можно быть опытным уличным бойцом. Можно быть талантливым главарем банды. Но то, что мы видели в том октябре – это не талант, это дар. К тому же подкрепленный обширными теоретическими знаниями и мощной многолетней практикой. Как это возможно, дьявол, Дэлмор, объясни! Ты заканчивал Вест Пойнт? Разведшколу при ЦРУ? Военный Колледж U.S.Navy? Или… Его прервал смех Дэлмора. – Хэнтон… да ты сам веришь в то, что несешь? Какой нахрен Вест Пойнт, когда б я успел? У меня были дела поважнее. До той стычки с тобой и твоими коллегами я жил на улице семь лет, и шесть из них я действительно управлял людьми. Сначала их было немного, потом десятки, потом сотни, и под конец – тысячи. У меня в самом деле была «мощная многолетняя практика»… А теорию я усвоил экстерном, в рамках особого интенсивного курса, по сравнению с которым твои разведшколы просто вечерние посиделки за бинго. И не спрашивай меня ни о чем больше, офицер с четвертым уровнем допуска. Вот как. Ни хрена себе асоциальный тип! Тысячи… это получается, он был чем-то вроде полковника уже тогда? Еще до своих двадцати? Я в жизни столько не удивлялся, как за те полгода, что Дэлмор здесь. А где это у нас ведут такие любопытные курсы? Эх, если офицер с четвертым уровнем допуска не имеет права спрашивать, я с моим седьмым могу успокоиться. Интересно, Дэлмор удивился так же, как я, когда Хэнтон издал странный сдавленный звук, похожий на неуместный, слегка истеричный смешок? Возможно, да, потому что беззлобно спросил: – И в чем причина веселья? Полковник ответил не сразу, несколько секунд приводил в надлежащий порядок встрепанные нервы. – Просто… я вспомнил, как выспрашивал о вашем странном народе тех двоих, Карпентера и Ингла. – И чего они рассказали? – Практически ничего… Факты я знал из ориентировок: численность вашу, историю контактов с властями, всё такое. Они отделывались от меня общеизвестным, а мне было интересно совершенно другое. – Что? – Одним словом не скажешь. Почему мы так и смогли пробить вашу чёртову оборону? Откуда у вас столько оружия, такое количество боеприпасов, почему вы так скоординированы? Единая связь? Почему латинская часть гетто дерется наравне с белыми? Как могла превратиться пусть нестандартная, очень мощная, массовая облава с грифом «не щадить» в полноценные военные действия в черте города? Кто стоит за всем этим? Хэнтон – дурак. Я вот ничего не знаю про ту облаву, но ответ на последний вопрос для меня очевиден. – А потом я спросил Джона и Питера о тебе лично. Что это за такой мальчишка, которому мы проиграли? Я проиграл. Они промолчали, но переглянулись так, что я понял – они ожидали чего-то подобного от той облавы, и им не стыдно. У них было что сказать про тебя, Шон Дэлмор, но не вслух и, во всяком случае, не мне. И тогда я поймал себя на мысли, что хотел бы поглядеть на тебя поближе. – В клетке? В сетке прицела? Или в морге? Хэнтон не обратил внимания. – Поговорить с тобой. И – чем чёрт не шутит? – может быть, как-то помочь… Парень с улиц с врожденным даром организатора, полководца. Стихийный лидер подобного уровня. Самородок. Я думал, что мог бы найти тебя, вытащить из того болота, уговорить встать на верный путь, пристроить учиться… Открыть перед тобой дорогу вперед, наверх, со Дна на поверхность. Чтобы ты стал гражданином, приносил пользу государству, стране, а не сгинул бы без следа в этих бессмысленных войнах одичавших детей с теми, кому платят за их отстрел… Хэнтон оборвал себя, закончил несколько иным тоном: – Но вот только я тебе, похоже, не слишком-то и пригодился бы. Ты пробился и сам. – Верно, – медленно ответил Дэлмор. – К чужой помощи я не привык и никогда ее не просил. Мне как-то некстати вспомнилась одна его фраза – «я никогда не был ребенком». Похоже на то. Как ты жил? С кем ты жил? Где твоя семья? Что не так с твоим детством, парень? Что же мы с вами делаем… – Кстати! Хэнтон, а почему ты раздумал? Такие благие намерения, высокие помыслы… красиво бы вышло – седой офицер берет под крыло одичавшего бандита, ведет его к свету… Полковник вздохнул. – Ответь честно – ты бы пошел? За мной к свету? – Да никогда. – Вот именно. Я догадался. И не стал. В динамике что-то шумнуло, время откровений явно подошло к концу. Дэлмор скомандовал: – Так, хватит болтовни, мне пора. Кое-что, впрочем, между ними неощутимо поменялось. – Подожди. Еще один вопрос, только один. Какая знакомая фраза! Сейчас он скажет: «давай». – Ну? Не угадал. Не удивлен. – Что ты теперь за человек? Кем ты стал за эти несчастные два года, или даже меньше? Какая связь между курсантом этого ущербного Мидлтона и офицером АНБ? Ты на него работаешь? Это больше, чем один. Нечестно. И кто тут ущербный – это еще вопрос, ты, полковник, позорно проигравший осаду уличным мальчишкам. Дэлмор искренне изумлен. – Я? На Баккуорти? Это он на меня работает. – Что? – Я сотрудник Спецдепартамента АНБ. Внештатный. Пока. Мой возраст и прочие формальности не позволяют им сразу дать мне статус полных прав, хотя обязанностей эти ограничения почему-то совершенно не касаются. Еще раз – нечестно. Ему он сказал больше, чем мне. Что за «я – курсант корпуса К учебной базы Мидлтон, сэр»? Это полуправда. Один процент правды. – Не удивляйся, Хэнтон, в режиме миссии я действительно могу принять командование любым армейским подразделением, мой текущий уровень это позволяет. – Сегодня я уже слышал совет не удивляться. От того капитана, кажется, Уоллеса. Надо же, помнит. И совет, и фамилию. – До чего же он оказался прав… Ну, а то. – Уоллесу пришлось научиться с этим жить. Сперва он тоже доходил до нервных срывов, но у него хватило ума выработать верное ко мне отношение. Знаешь, как он меня называет? Я тебя называю парень-исключение. – Парень-исключение. В точку! – Он даже не подозревает, как он близок к истине… Ладно, Хэнтон, на «только один вопрос» я ответил. Нам еще лететь в Австралию. Куда? Почему не в Анголу? Далась она мне. – Австралию? – Ага. Если честно, я правда привык действовать один, в прикрытии не нуждаюсь, но в этих обстоятельствах… чего уж там, я не упущу возможности поработать с тобой плечом к плечу, полковник Хэнтон. Он хочет над тобой поиздеваться. Ему прикольно, что ты его подчиненный, и не терпится тобой пораспоряжаться. В Дэлморе иногда всё же проявляется нечто, соответствующее его возрасту. А у тебя, Хэнтон, нет выбора. И как ты отреагируешь, полковник, мне крайне любопытно. Ты достаточно силен, опытен… умен, в конце концов, чтобы – признать? Я слышу стук каблуков, но не шаги. Дэлмор – в кроссовках. А этот типично армейский звонкий «чок» сопровождает лишь одно действие. Я не видел, но уверен, что полковник вытянулся, отточенным жестом вскинул руку и отдал честь мальчишке с нью-йоркских улиц. Незамедлительное подтверждение: – Для меня большая честь иметь дело с вами, сэр. Хэнтон же так завуалированно издевается, правда? Или – всерьёз? Едва они ушли, я прокрался в свой кабинет, где еще пахло терпким одеколоном полковника. Проводил взглядом их фигуры на плацу. Я узнал что-то новое? Бесспорно. Я отомщен? Слегка. Почему так получается, что как только ты получаешь несколько ответов, число вопросов возрастает в пугающей прогрессии? Это, кстати, тоже вопрос. А хуже всего, что та папка, которой я замаскировал селектор, сдвинута с места. Ох, как я надеюсь, что это простая случайность. *** Знаете, как надоедает, когда кто-то вечно на шаг впереди тебя? Как минимум на шаг, это я выбрал щадящую формулировку. Мне надоело, и я решил удивить Дэлмора сам. Я дал на КПП команду известить меня немедленно, как только этот неописуемый курсант появится на территории. Известили. Прошло всего-навсего два дня, и он вернулся. Я для приличия дал ему час на душ и переодеться и …да-да, пригласил в штаб Мидлтона. Он пришел. Такой же, как обычно, не особенно перетрудившийся. Хотя глаза немного красноватые, и усмехаться его не тянуло. – Да, Уоллес? Что-то срочное? Я указал ему на кресло. – Садись. Обычно его движения насыщены каким-то дополнительным смыслом: пренебрежением, издевкой, тягучим снисходительным презрением… А сейчас он просто прошел и сел. – Как там? Австралия на месте? Я не верю в случайные перемещения папок на моем столе. Пусть лучше я скажу это первым, чем потом он меня уличит. Так мне всё-таки чуть менее стыдно. – На месте. Он ни о чем не переспросил. Значит, я всё сделал верно. – Дэлмор, есть серьёзный разговор. – Может, хватит вступлений? – Прекрасно. Ты помнишь инструктора Доуза? Это всё еще вступление, но уже ближе к делу. Он промолчал. Только откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы. Мне показалось, или они немного подрагивали? – Готов поклясться, помнишь. Это твое шоу все помнят. – Ты решил надавить мне на совесть. Не поздно? – Не в этом дело. Я не собираюсь усложнять себе жизнь ни анализом твоих полномочий, ни воззваниями к твоей мифической совести. А вот ты мне жизнь усложнил, убрав из штата действующего офицера, на котором висела куча важных обязанностей. – Предположим, мне жаль. – Допустим, я поверил. Поскольку брать новых людей не положено до истечения финансового года, а это еще пять месяцев, я распихал почти всё, чем занимался Доуз, по остальным. Вряд ли тебе интересен конкретный расклад его дел… – До лампочки. – …И эту часть я опущу, однако, кое-что в связи с этим касается лично тебя. – Не уверен. Так, тут самое главное не дать слабину. Если я хоть на миг позволю себе вспомнить, с до какой степени исключением говорю, если я прогнусь под курсанта-штрафника – всё потеряно. Стивена Уоллеса перестанут уважать как минимум двое: курсант-штрафник и Стивен Уоллес. – Нет, касается. Он курировал семь разных групп в четырех корпусах, и все, кроме Z-51, пристроены, а этих салаг хоть расформировывай – все инструкторы кошмарно перегружены, весь административный ресурс давления, какой был, я уже исчерпал… Он перебивает меня, начальника базы. – Уоллес, мне плевать. На Доуза, Z-51 и твои административные проблемы. У меня своих хватает. Я ухожу. – Нет. Ты сидишь и слушаешь меня. Он же сам говорил, чтоб я его не боялся. Чтоб я выполнял свои должностные обязанности без оглядки на него, чтобы относился к нему, как к курсанту. Я и пытаюсь! Нормального курсанта я, правда, в кресло бы не усаживал, ну уж ладно. Мелочи. Дэлмор долю мгновения решает – и остается сидеть. Закидывает ногу на ногу, опирается на подлокотник, вздыхает, но сидит. – Давай, загрузи меня бесполезной информацией. Первый раунд за мной. Не расслабляться. – К чёрту информацию, я сейчас загружу тебя полезным для всех делом. – Уоллес… – он явственно сдерживается. – А не пошел бы ты? И подается вперед с целью подняться и свалить из кабинета. А я подаюсь вперед и ору: – А ну, на месте! Уставная, настоящая команда формулируется как-то иначе, я в данный момент не помню, но я определенно имею полное право отклониться от официоза после его наглых посылов. – Ты – мой подчиненный, Дэлмор! Ненадолго, формально и всё такое, я помню, но это так! Видит бог, я принимаю во внимание твои исключительные обстоятельства, но – ты – будешь – меня – слушать!!! И слушаться! Пару секунд он молчит. Потом улыбается. Откидывается на спинку кресла, заводит руки назад, сцепляет пальцы на затылке. – Первое… пожалуй. Второе – не гарантирую. Уф. А это оказалось не так уж сверхъестественно сложно. – Знаешь, у меня действительно тяжелое положение. Лишняя группа из десяти человек рушит весь баланс к дьяволу, выламывается из учебного процесса. Они в Мидлтоне всего три месяца, а после Доуза вообще дурака валяют, отстали уже безнадежно. Если об этом бардаке узнают в Штабе или кто-то из родителей… – Ты мне предлагаешь что? Ликвидировать нахрен лишнюю группу из десяти человек? Я могу. Приступать? Это шутка была, да? – Дэлмор, я не про то! Их не надо убивать, их надо учить. Он смотрит на меня с искренним непониманием. – Уоллес, существует разделение профессиональных сфер. Забивать мозги малолеткам или обеспечивать этот процесс – твоя задача, я им мозги проще выбью. – Нет, Дэлмор, не выбьешь. Разделение профессиональных сфер действительно существует, однако, никто не отменял совмещения задач и стремления к разнообразию. Ты с завтрашнего полудня приступаешь к выполнению обязанностей инструктора группы Z-51. Ну признайся, ты удивлен. Я чувствую себя отомщенным, и даже не слегка. Вполне так нормально расквитавшимся. У Дэлмора расширились глаза и даже дыхание немножечко сбилось. Он в легкой степени шока. – Ты бредишь, Уоллес? Какой я к чертям инструктор?! – Внештатный. Неофициальный. В виде исключения. – Не обсуждается. Он отводит взгляд и выглядит достаточно потрясенным, чтобы сердце у меня облилось пятью литрами бальзама. – Еще как обсуждается, курсант Дэлмор. Я никогда с ним так не разговаривал после Ливенуорта и знакомства с Лестером Баккуорти, но перспективный мальчик давал мне понять, что иногда ему не хватает именно такого тона в обращении с ним. Хватит ли у меня духу? А вот посмотрим. – Хотя ты прав, это как раз не обсуждается – это факт и приказ командира базы. Мне нужен инструктор для десяти молодых первогодков, и я им его нашел. Дэлмор молчит. Задумчиво постукивает ногтем по обивке кресла, хмурится, на секунду закусывает губу. Настолько отвык подчиняться? Или не привыкал никогда? Я уже уверен, что он не встанет и не уйдет немедленно, но я не представляю, кто из нас выиграет эту схватку. – Уоллес, это очень плохая идея. Чрезвычайно идиотская идея. Давай-давай, полемизируй со мной. Это проявление слабости твоей позиции. Если бы ты действительно был до такой степени против, тебя бы уже здесь не было, парень. – Ты двинулся к чёртовой матери, уважаемый начальник базы. Я даже не знаю, с какой стороны ты узрел в этом хоть одно зерно логики. Начать с того, что я сам курсант. – Как смешно, Дэлмор. – А что, нет? А документы? – А когда тебя волновали формальности? – А с каких пор они перестали волновать тебя? – Я сказал – неофициальный и внештатный. Тебе не привыкать. – Любая проверка вскроет твою лишнюю официально безнадзорную группу. – Любая проверка безнадежно упрется лбом в твою загадочную персону, и ты об этом прекрасно знаешь. Ага, молчишь. Я собой доволен. – Уоллес, я здесь не бездельничаю. Вернее, не постоянно. У меня бывают периоды крайне высокой занятости. Как это сочетается с гипотетическим учебным, бля, процессом? – Крайне органично сочетается. Z-51 и так уже не повезло, графика там в помине нет. Ничего страшного, если они интенсивно позанимаются неделю, а потом отдохнут. – Как любопытно. То есть, я должен вместо своего законного отдыха интенсивно дрючить малолеток? – Я бы употреблял другие глаголы. – Поверь, в моем исполнении это будет называться еще хуже. Так, стоп, Уоллес… Он выставляет ладони вперед, словно отгораживаясь от затягивающего бреда странной дискуссии о невозможном. – Ты очнись, пожалуйста. И надо мной больше так не издевайся. Эта дурь не нужна никому, и речь даже не обо мне. Ты… про этих Z-сколько-то там подумал, нет? Им на что такое счастье в виде меня? – Стандартный обучающий курс Мидлтона несовершенен. – Стандартный обучающий курс Мидлтона – полное дерьмо, но это не повод превращать жизнь десяти мальчишек в ад. – Девяти. – Что? – Там одна девушка, Глория Стоун. – Мать твою, Уоллес, это уже даже не смешно!.. – Какая тебе разница, кого, э-э-э, дрючить? Это я зря, наверно… Дэлмор, противореча сам себе, давится нервным смехом. – Послушай, парень… К дьяволу формальности, моя задача – убедить его. Баккуорти же удается. Я не хуже, я верю в свои силы. – …Ты ведь так много умеешь. Такого – нестандартного. Особенного, о чем мои дипломированные преподаватели слыхом не слыхивали. Даже если ты ребятам просто расскажешь о чем-то, уже будет полезно. – Тебе память отшибло? Я тебе объяснял про уровни допуска? – Ты научил Ретта «зеркальному» бою. Покажи каждому из Z-51 по одному приему, и уже будет полезно. – Следишь за мной… – Сомневался? – Да нет. Уоллес, я понял твой расчет вытащить из меня максимум информации, не напрямую, так опосредованно. – Не нужна мне твоя информация! Что мне с ней делать? Продавать идеи фантастических романов? Я хочу, чтобы несколько человек с пользой провели свой срок в Мидлтоне. – А почему твое желание насчет чьей-то там пользы должен реализовывать я засчет собственной свободы? Тут я по слабообъяснимому наитию выдал удивившую меня самого фразу: – А ты ни разу не ловил себя на мысли, что тоскуешь по старым временам, когда ты был не свободен, но зато нужен дозарезу куче народа? Дэлмор отшатнулся. Он посмотрел на меня так, будто я приподнялся со стула и ударил его по лицу наотмашь. Я едва подавил мгновенное искреннее желание сказать ему «прости». Парень медленно опустил голову. Закрыл лицо руками. Задержал дыхание. Меня же окатило жарким стыдом… я задел человека гораздо сильнее, чем думал. Сильнее, чем хотел. – Что ты вообще можешь знать обо мне, с-сука… Об
tery: Глава 3 *** Я подчеркнуто не вмешивался. В полдень того дня, когда Дэлмор взял на себя ответственность за группу Z-51 корпуса Н, я поклялся себе забыть об их существовании. На моем столе копились донесения и жалобы возмущенных беспределом офицеров Мидлтона, ко мне на прием рвались инструкторы других групп, но я всех отвадил, а бумажки спустил в утилизатор. Я был уверен, что парень, который более чем семь лет управлял своим собственным народом, сколоченным из гораздо менее послушного материала, чем курсанты – справится. Мне хотелось верить, и я верил на самом деле, что никто из десяти не попадет в морг. Дэлмор когда-то произнес по другому поводу фразу «поберечь ребят», и тогда это прозвучало у него так, словно имело для него смысл. Им будет трудно с ним, это я представлял. Я был готов к прошениям о смене инструктора и даже к увольнениям, но на мой стол не легло ничего подобного. Почему я не следил за тем, что Дэлмор творит с курсантами, так же пристально, как следил за ним в К? Ответ прост и по сути своей эгоистичен – у меня есть нервы. Остатки нервов, которые я не желаю тратить на переживания по поводу его методов. За те месяцы, что Дэлмор провел здесь, я не то чтобы изучил его хорошо, нет… я по-прежнему практически нихрена о нем не знал. Но одну определенную грань мы с ним перешли – в один прекрасный момент я осознал, что доверяю ему. Больше, чем любому другому офицеру из самых законопослушных и предсказуемых. Мали Трикс не в Ливенуорте. Клэй Норалан не в больнице. Ретт не в петле и не в камере смертников. Моя Ирма не… С теми ребятами ничего плохого не случится. Они проклянут меня тысячу раз, а Дэлмора – сто тысяч раз на протяжении каждого дня, но у меня стойкое ощущение, что пройдет время, и они будут вспоминать Мидлтон с другими эмоциями. Так что пусть лучше я буду удивляться результатам, чем сходить с ума, наблюдая процесс. Он действительно дрючил их по полной программе: устраивал марш-броски на трое суток, какие-то креативно-сатанинские тренинги, запретил им посещать теоретические дисциплины, а в освобожденное время гонял группу до изнеможения, до предела, до последней точки выносливости, а потом еще несколько часов. Отстающих у них не имелось в принципе, а результаты по группе в целом в сравнении с другими были стабильно высокими. Дэлмор различал время суток весьма условно и считал, что готовность к действию должна быть круглосуточной. А значит: днем и ночью, в полдень или перед рассветом, вне всяческой связи с распорядком базы их можно было увидеть на любом из полигонов и в любом из тренировочных залов Мидлтона. Даже в столовой, в середине обеда – вернее, той редкой для Z-51 удачи, когда Дэлмор разрешал им пожрать, а это могло случиться и часа в четыре утра – он мог кинуть короткую команду или просто странный кодовый жест, и двое-трое, а то и все сразу мгновенно бросали вожделенную еду и сшибались прямо на полу в жёстких спаррингах под ошарашенными взглядами свидетелей, ежели таковые находились. Дэлмор наказывал своих за то, что поощрялось другими инструкторами, и наоборот. Полоса препятствий, например, считается сугубо индивидуальным испытанием, нацеленным на выявление быстрейших и сильнейших, на развитие конкурентности, и любое общение между курсантами во время прохождения исключается правилами. Он всё делал как будто назло правилам. В группе Дэлмора считалось нормальным перед трехметровой стенкой встать двоим со сцепленными в замок руками и помочь всем преодолеть препятствие, а их потом переволакивали те, кто уже по другую сторону. Когда Винсент Эштон сцепился с Коннором Эйсом по какому-то сугубо личному вопросу, инструктор не стал разнимать двоих рычавших от злости парней. Он молча следил за дракой, и, казалось, был слегка раздосадован, когда сильный техничный удар Коннора Эйса достиг цели, и Эштон лег на пыльную землю на обочине главного шоссе базы. Но когда гордый собой Эйс отвернулся, а ничуть не дезориентированный Эштон срубил его еще более мощным ударом под колени, чтобы потом дожать в фиксирующем захвате – Дэлмор кивнул и выглядел довольным. Коннор орал, что так нечестно и несправедливо. Он действительно так считал, и любой другой инструктор подтвердил бы его претензии и встал бы на его сторону. Но не Дэлмор. Он смерил взглядом уже отряхнувшегося Эштона и, не пряча презрения, обратился к Эйсу, назначенному помощником инструктора Z-51: – Нечестно? Ему хватило ума применить хитрость. Тебе не хватило ума ее разгадать. Он выиграл. Ты побежден. Я не вижу несправедливости, я вижу результат. Это уличный стиль. Стиль тех, у кого нет законов, кроме своих. Так, надо понимать, там еще и Винсент Эштон тех же кровей?! Это изначальный брак в системе распределения или тлетворное влияние? Почему этот тип не в К? Однако, сравнивать Z-51 с остальными я быстро бросил. В других группах существовало понятие «отбой», там не было принято ржать до утра в казарме под приглушенную музыку, пока инструктор, которому до чудовищной степени наплевать на это неслыханное безобразие, в своей комнате через стенку отсыпается после самоволки. В других группах, в состав которых входили крайне малочисленные в Мидлтоне девушки-курсанты, у них были официально иные нормативы. Так предписано в инструкциях. Ну, да… Сержант Майер, подсмотревший первую встречу Дэлмора с Z-51 на малом плацу, рассказывал, что тот не стал произносить никакой вступительной речи, не стал давать установок и расписывать перспективы. Просто прошелся молча перед строем, вгляделся на миг в глаза каждому, а потом заставил отжаться двести раз. Парни пыхтели, но не собирались ударять в асфальт лицом. В тот момент, когда осталась примерно половина тех двух сотен раз, Дэлмор остановился перед Глорией Стоун, скомандовал ей встать и что-то тихо спросил. Я бы понял больше Майера, будь я там, я уже поднаторел в идентификации выражений его лица… Девушка, по словам Майера, от чего-то отказалась. Майер предупредил меня, что надо бы повнимательнее к тому, что там за предложения этот тип с ходу делает симпатичной цыпочке, причем у самого сержанта был при этом весьма масленый взгляд. Дэлмор же кивнул, и курсант Стоун завершила положенную норму, хотя положена эта норма была не профессиональными военными врачами, а парнем-изувером, вряд ли осознававшим, что такое физическая слабость. Хотя, невысокая миниатюрная брюнетка Глория так и шла у него впоследствии вровень с парнями, укладывала в спаррингах и Тэда Брауна, который был килограммов на двадцать тяжелее Дэлмора, и стремительного опасного Эштона, и техничных близнецов Морроу. Я совсем не часто видел Стоун в драке, но пару раз мне показалось, что в ее движениях проскользнуло нечто такое, смутно узнаваемое… зеркальное. А если всё-таки еще посравнивать… Дэлмор не строил из себя небожителя. Он сразу дал им понять, что он тоже курсант, и физическую форму из-за них терять не намерен. Еле заметной иронии никто, кроме меня, не понял. Другие инструкторы степенно прогуливались вдоль строя занятых делом курсантов, наблюдали, как те стреляют, метают ножи, разбирают-собирают оружие. Контролировали, исправляли, орали, подгоняли. Дэлмор же встал в один с ними ряд у мишеней и выбил такой результат, что в себя они пришли не сразу. Он делал то, что заставлял делать их, ставил им планку своими собственными результатами, своим примером. Он швырял лезвия лучше всех, прекращал отжиматься, когда надоедало, а не когда уставал, он мог у них на глазах наладить любой механизм и из разобранной Беретты собрать стингер. В спарринг с ним Z-51 поначалу становились с похоронными лицами самоубийц. Но он никого не покалечил. Наоборот, если кто-то из них осмеливался продержаться против Дэлмора секунд пять, то потом, после соскребания себя с пола, храбрец тут же повторял на ком-то еще удачно усвоенный на собственной шкуре приём, и соскребал себя с пола уже следующий в цепочке. С ними он намеренно слегка дал себе волю и сдерживался чуть слабее. В целом, получалось так, что Дэлмор создавал у Z-51 иллюзию. Вот он, на первый взгляд – такой же курсант в темно-зеленой повседневке, как они сами, никакой не офицер. Но как он умеет! Они тоже так смогут, они научатся, Дэлмор же не делает секрета из тех знаний, которыми готов делиться. Когда-нибудь они его переплюнут! Когда-нибудь один из них кинет нож лучше него, когда-нибудь другой отожмется на целый раз больше, когда-нибудь реальностью станет продержаться против него чуть дольше, когда-нибудь они удивят его чем-то, чего он не знает… Когда-нибудь они станут похожими на него. Дэлмор не орал на Z-51, не обзывал никого, ему не нужно было повышать голос. Его харизма говорила за него яснее слов, и если он хмурился, они исчезали, если коротко кивал кому-то – расцветали. Он не смешивал ребят с дерьмом при каждом удобном случае, как это заведено. Z-51, уже забывшие Доуза как страшный сон, с недоумением наблюдали за тем, как брызгают слюной офицеры, изощряясь в оскорблениях и матерщине, нависая над безответными парнями, которые были вынуждены глотать грязь и отвечать: «Да, сэр! Я сын шлюхи, сэр!» Инструктор корпуса В пересказал мне однажды в качестве анекдота один разговор между парнем из его группы и Браем Морроу, подслушанный в столовой. Брай, под впечатлением от публичного разноса, который устроил офицер своим подопечным, спросил, зачем это всё, почему надо ломать людей и топтаться по их гордости. Курсант из В, видимо, неглупый мальчик, ответил, что так офицеры поднимают уровень агрессии, накручивают нервы, взводят пружину, которая по идее должна выстрелить импульсом энергии. – Когда тебя обложат так, что с ушей стекает, ты ждешь команды и рвешься доказать, что ты лучше, чем они о тебе думают. Не сосунок, не слабак, а человек. На что Морроу из Z-51 задумчиво ответил: – Понятно… а вот наш Дэлмор людьми нас считает изначально. И мы рвемся доказать ему совершенно другое: что мы – не хуже, чем он о нас думает. *** Да, с того дня, как Дэлмор взял Z-51, я торжественно поклялся себе не лезть в их дела. Трагично не вписавшиеся молодые и чудовищно нестандартный наставник – весь неформат в одну кучу и забыть, как неприятный кошмар. Они сами, если честно, тоже не рвались под опеку и были, я думаю, только рады молчаливому игнору начальства. Я был так собой доволен. Своей стойкостью и последовательностью в выполнении принятых решений. То, что облегчает тебе жизнь, удивительно легко выполнять. Да, ходили слухи, что практически сразу после того, как я взял на себя смелость принести в жертву десять душ, там у них случился инцидент. Дэлмор тогда даже еще не успел перебраться из К в казарму для новичков, и двоих из этих самых новичков засекли камеры на подходах к штрафному корпусу. Предупрежденная мной охрана базы проконсультировалась, поднимать ли шум, и я предсказуемо сказал, что нет. Не надо. Пусть разбираются. Мне хотелось надеяться, что тех двоих – официального помощника инструктора, считай, старосту Z-51 Коннора Эйса и Глорию Стоун, двух юных и неопытных в криминале – Дэлмор не отдаст на съедение своим соседям. И хотелось думать, что если уж недоверчивые первогодки, ощутимо измученные уже первой неделей под властью нового руководителя, неожиданно сочли необходимым поставить его в известность о чем-то среди ночи, то он к ним прислушается, а не прогонит. И хотелось верить, что он поведет себя так, что они не пожалеют о том, что пришли. Чёрт, я не буду в это вмешиваться… не буду. Парень когда-то сумел собрать вокруг себя несколько тысяч человек, значит, он умеет не отталкивать, верно? Единственное, чего я не хотел знать, так это причины. Той заведомо масштабной неприятности, куда Z-51 вляпались, настолько опасной, что они наплевали на страх наказания от типа, который не мог их не пугать, и допустили мысль, что он может им помочь. Видимо, он как-то дал им повод? Вряд ли он лез им в душу, чёрт возьми, и вел разговоры в стиле «вы всегда можете на меня рассчитывать, ребятки». О нет, только не он. А почему Мали Трикс, истеричный и откровенно не очень умный субъект, заблокированный в магазинчике в Индианаполисе, явно лезший там на стенку от страха, досады и отчаяния, практически в мгновение ока подчинился едва визуально знакомому парню, с которым раньше и словом не перемолвился? Почему пошел за ним, доверился и не прогадал? Почему разрушенный по вине Дэлмора, скинутый за ноль Ретт закончил тем, что не отдалялся от него дальше, чем на десяток метров, незаметно придвинул к его койке свою, ходил за ним хвостиком и неосознанно подавался вперед, раскрываясь, стоило тому коротко улыбнуться? Что это было? Почему, стоило Дэлмору захотеть, дать кому-то зеленый свет на приближение, притушить холод в своих странных глазах – и люди сразу на это велись? Моментально и слепо? Почему? Нет у меня ответа. Ну… просто он такой. И всё. Да, он разобрался с той ситуацией, в чем бы она там ни заключалась. Z-51 были в полном ажуре, а я был горд тем, что сумел проигнорировать дикие слухи про угон БМП с резервной стоянки – утром всё было на месте, так к чему паника? – а также принципиально не смотрел городские новости пару дней. Мало ли что наврут дураки-газетчики и телевизионщики. Ну кто в своем уме поверит, что какая-то банда взяла и напала на полицейский участок, дабы вызволить пару своих ребят? Сказки. Это копы хотят выбить из муниципалитета дополнительное финансирование и придуриваются, подговорив знакомых из соседнего участка. С них станется. Так я всем и сказал, призвав в свидетели весь свой авторитет начальника Мидлтона. Дэлмор абсолютно не при чем. Я следующим вечером натолкнулся на них на улице базы. Они тяжело шли с какого-то тренинга, выбивая ботинками пыль из асфальта, плелись совершенно не по уставу, какой там строевой шаг. Их инструктор сам не умеет маршировать, что за никчемность... Он, кстати, заметил меня на боковой дорожке. И не подумал остановить своих, поприветствовать начальство, соблюсти приличия… Z-51 как двигались к столовой, так и прошествовали мимо, как зомби. А сам он задержал на мне взгляд, отдаляясь – и благодарно кивнул. Мне не показалось. Потом он косвенно подтвердил мои глубоко запрятанные подозрения, безо всякого видимого повода двинув по затылку сначала Бретта Морроу, затем его братишку-двойника Брая, и они, хоть и сбились с шага, но не удивились ни капли и не спросили его, за что. Чёрт. У нас так элементарно угнать боевую технику? А, ну не сложнее же, чем свалить из Ливенуорта… *** Аналогично совершенным вздором я прилюдно счел информацию, что на танковом полигоне во время учебной операции присутствовали посторонние. Якобы видели какие-то панические тени в свете прожекторов то там, то тут… Это бурное воображение, – отрезал я. Однако, заинтересовался. Вопреки собственным принципам. Сержант Майер катался в ту ночь на полигоне в составе одного из экипажей, и мне не понравилось, как он прячет глаза. Я вызвал его, усадил в кресло и устроил форменный допрос разве что без пыток, в результате которого выяснилось, что, вопреки инструкциям, но в полнейшем согласии с собственным здравым смыслом сержант протащил на тренинг фляжку с ямайским ромом. И исключительно этим фактом и объясняется дурное видение, о котором Майер заговорил только после моих недвусмысленных угроз дать официальный ход сведениям о злополучной фляжке. Якобы на какой-то миг он всерьёз поверил, что у стены напротив, прямо перед танком, замер в снопе света напуганный до потери соображения парнишка, буквально застыл, как заяц на лесном шоссе в свете фар. А снаряд не остановишь. Деморализованный Майер в ответ на мой сдавленный вопрос, куда он дел труп курсанта, пробормотал, что не было там трупов, ни одного, ни другого. Он приходил с утра смотреть. С утра, – повторил я. Прекрасно. Своевременно. Стоп, а почему трупов должно было быть больше одного? Там на самом деле… двое? Или это эффект рома? Если б от рома, эти двое делали б одно и то же, – мрачно буркнул Майер. А так один стоял, тупо выжидая прямого попадания, а другой в прыжке просто вынул его с траектории. И куда они потом делись – неизвестно. И существовали ли вообще – тоже. Ром отличная штука. Я молча указал Майеру на дверь. Он исчез с приличной скоростью, а я задумался… Нет, что сержант не получит ни повышений, ни бонусов всё то время, что я буду начальником Мидлтона, это ясно, это само собой. Я б его уволил, да как я объявлю Дэлмору про усиление его нагрузки эдак впятеро? Я думал о том, что если бы эта история касалась любой другой группы, кроме Z-51, о ней бы знали все и сразу же. На полигоне теоретически мог оказаться любой парень, из любого корпуса, и вытащить его, в принципе, мог какой-нибудь очень хорошо подготовленный, смелый и неравнодушный друг. Вот только если по базе бродят лишь смутные толки о неподтвержденном и откровенно фантастичном событии, а не чёткие легенды про конкретного героя, значит – люди решили похоронить случай и не болтать. Значит, другу-герою слава и известность нафиг не вперлась. И запретить всем вовлеченным чесать языками на эту тему ему хватает полномочий или реальной власти. Похоже? Похоже. Косвенный довод в пользу версии: болтаться по территории базы глубокой ночью после отбоя даже штрафники нечасто рискуют, а для Z-51 законы не писаны. И вообще, если в Мидлтоне происходит нечто нестандартное – угадайте, на кого я думаю в первую очередь, и чутьё меня еще ни разу не подводило. Ну… один раз подвело. С Ирмой. Так. Я не буду поднимать шума. Если кто-то хочет, чтобы дело осталось в тени – пусть остается. А то у меня стойкое ощущение, что стоит мне начать разматывать клубок в открытую, выплывет всё что угодно, кроме истины. Выплыть, например, может роль сержанта Майера в контроле за проведением учебной операции и оказании первой помощи гипотетическому пострадавшему. И есть вероятность, что в таком случае я мигом получу второго Доуза. А мне это не надо. *** Я натренировался сдерживаться не хуже Дэлмора. Я не обратил внимания на инцидент, когда этот кошмарный тип чуть не избил некоего посетителя, навестившего курсанта из его группы, Винсента Эштона. Кто, зачем, за что… меня не интересует. Благо, судебных исков Мидлтону не предъявили, и Эштон защищать гостя не жаждал. Может быть, по той очевидной причине, что визитер отбил себе ладонь об его лицо до того, как Дэлмор вырос между ними и оскалился на безумца, посмевшего поднять руку на одного из его людей. Дэлмор – собственник, потому что Эштон был в Z-51 самым проблемным и ершистым типом, и нравиться не мог просто по определению. Разобрались сами? Чудесно. Я сумел не вывалить миллион вопросов родителям Рейна, когда они в свою очередь пришли проведать сына. Нет, их Дэлмор не бил, и даже не пытался, просто в поисках своего курсанта зашел в комнату для встреч в тот момент, когда смуглая, ослепительно прекрасная женщина, в которой кровь навахо видна за милю, сидела рядом со смущенным Рейном и держала его за руку. Отец стоял поодаль, в других дверях, ждал своей очереди посмотреть сыну в глаза. Я тоже случайно оказался там. Нет, действительно случайно. Комната для встреч находится в административном корпусе, там же, где мой кабинет, и я шел мимо совершенно естественным образом. Из-за спины отца я видел, как Дэлмор остановился на пороге, поняв, что он тут не ко времени, отмахнулся от вскочившего Рейна – расслабься, мол, подожду. И тут женщина навахо кинулась на Дэлмора как тигрица… Все мы – и сын с отцом, и я – в замешательстве наблюдали, как она преображается до уровня самки, спасающей свое дитя от лютой опасности, скрюченными когтями впивается парню в плечи, но мгновенно отдергивает руки, словно обжегшись о его плоть… Он стоит прямо, не двигается, но напряжен так, что мы это чувствуем на расстоянии. И вся сцена – дикая, неправильная, необъяснимая. Она ненавидит, она смертельно боится, она в первобытной неудержимой ярости, она готова заслонить сына своим телом, погибнуть, но не дать приблизиться к Рейну… тому, кто тренирует его уже не первый месяц день и ночь. Для нее каждый резкий вдох – как в последний раз. Она шипит что-то на родном языке, том самом, который знает лишь считанное количество людей на планете. Выплевывает причудливые, ни на что не похожие слова ему в лицо, скалится, буквально ждет, что вместо ответа военнослужащий U.S.Army растерзает ее на куски. А он отвечает. Одну фразу, тихо, еле слышно, только ей. Не на английском. На языке племени навахо. Рейн и его отец одинаково вздрагивают. Мать замирает перед Дэлмором как камень, не дышит совсем. И все молчат. Такого еще не случалось, чёрт возьми, чтобы я всё видел и слышал, но проблема была в языке. Я стою за спинами обоих индейцев. Они понимают ее, понимают их, а я не могу совладать с собой. Шепчу: – Что?.. Ответил мне Рейн, всё-таки он мой подчиненный. Странный у него был голос… хотя, откуда мне знать, какой он должен быть, если я впервые слышу, как говорит этот человек. – Она сказала… что он опасен. Что он зверь, но не животное, а… чудовище. Что он – дух зла и смерти. Господи Иисусе, они всерьёз? Вообще-то, да. Абсолютно. Никто не улыбается, никто не шутит. Трое навахо бледны. Мать в трансе, по отцу сказать ничего невозможно, только у индейцев бывают такие пустые лица, менее выразительные, чем чистая бетонная стена. Сам Рейн в глубоком шоке. Только поэтому, видимо, он и говорит со мной. – А он ответил. Он сказал… И замолкает, а я боюсь, что с концами. – Что?! – Он сказал: «Да. Но посмотри на меня еще раз». Она действительно смотрит. Неотрывно, жадно, дрожа и тратя последние силы, женщина уходит в глубину его разом посветлевших серых глаз. Они связаны между собой каким-то каналом, который словно пульсирует, отдавая, забирая… Что за бред? Но это как бы чувствуется. По телу Рейна – я в двадцати сантиметрах за его плечом – тоже пробегает волна дрожи. Он сжимает кулаки и произносит вслух, выдавая этим крайнюю степень растерянности: – Почему он сказал – да? Хотел бы я знать, мальчик. Может, ты ошибся и услышал не то? Может, ошибаемся все мы и видим не то… не видим то, что есть. Женщина пришла в себя. Подалась назад, закрыв глаза, вбирая воздух в уставшие легкие, ссутулилась – и резко распрямилась, сбрасывая напряжение. Мимолетно взглянула на Дэлмора еще раз, и я ждал, что она скажет что-нибудь поясняющее, и хорошо бы на английском, но даже если на навахо – пусть, Рейн мне переведет, лишь бы дала понять, что же ей удалось увидеть-то, там, в нем, после разрешения и долгого-долгого контакта… Она поступила страннее. Она метнулась в сторону. Я подумал – от него, но оказалось, за Рейном. Схватила парня за локоть, сильно дернула туда, обратно, твердо поставила сына в двух шагах перед Дэлмором. Сама встала у Рейна за спиной, положила ладони ему на вздрогнувшие плечи и рывком распрямила руки, заставив его сделать шаг вперед, почти вплотную к тому, кого назвала чудовищем. Словно – отдала. То, что сказала при этом мать навахо, перевел мне отец. Не глядя на меня, не обращаясь ко мне, будто вообще не подозревая о моем существовании, мужчина с каменным лицом проговорил, нет – проскрежетал: – Она приказала сыну подчиняться ему, как мне. Она попросила его хранить нашего сына от смерти, потому что смерть ему послушна. А теперь – уходи. Я ушел. И постарался вычеркнуть это из памяти. Нет, стереть. И то мало будет – вырвать лист и еще пару тех, что под ним. Хватит с меня. Он и так странный. Мне и так едва хватает душевных сил в нем разбираться. Вот только не надо всякого такого… Будем считать, то Дэлмор просто подыграл мистикам-индейцам, чтобы не создавать сложностей. Я ушел и не задавал вопросов, потому что догадывался – никто мне не ответит. Мне не понять такого примитивно-искреннего максимализма, мне не увидеть того, что увидела в нем мать, чтобы так разительно сменить мнение. Что смерть послушно приходит по его воле, я соглашусь… Что со смертью у парня особые близкие отношения, что он делает ей регулярные оптовые поставки – заметно, но это ведь не повод вот так прямо доверить убийце жизнь единственного сына? Что она о нем узнала? Что он ей показал? Плевать на то – как именно это произошло, это нестоящий вопрос. Что может оправдать такого, как он? Нет ответов… *** Дэлмор был худшим кошмаром Z-51, их тираном и истязателем, их рабовладельцем. Он делал с ними то, чего не было ни в одной учебной программе ни одной приличной базы. За спецподразделения Форта Брагг я, впрочем, не ручаюсь. Он подал мне официальное прошение, написанное ровным почерком на треугольном обрывке промасленной упаковочной бумаги, усеянной подозрительными пятнами. Там в произвольном стиле говорилось о том, что хорошо бы предоставить в распоряжение Z-51 пару-тройку секторов на аэродроме базы и одну взлетную полосу. Легко. Я просмотрел до конца – а доступа к самолетам он не требует? А Фантом ему не надо? А спейсер? Оказалось, нет. Транспорт – его дело, как было сказано в приписке. Ну-ну. Если так – да никаких проблем. Стоит мне упереться и запретить – с него станется использовать под взлетную полосу главную улицу Мидлтона или крышу административного корпуса. Мой кабинет на последнем этаже, так что пусть развлекаются на аэродроме. Он будет учить ребят летать. По-настоящему, не по пособиям и не на дорогих тренажерах, пятнадцатиминутный доступ к которым раз в месяц – привилегия элитников. У Z-51, никаким боком не относящихся к корпусу А, будут неизмеримо более дорогие тренажеры. И понятие «элитник» в моем понимании начинает претерпевать некие трансформации. Он назавтра же забил три освобожденных сектора: первый – одноместным серийным истребителем, второй – хищным черным вертолетом без опознавательных знаков, вокруг которого благоговейно водили хороводы наши инструкторы-лётники, а в третий попытался запихнуть, чёрт побери, стандартный пассажирский Боинг на 356 мест. Новенький, с иголочки. Он не влез. Пришлось потеснить наш авиапарк еще на два сектора. Но всем было интересно – зачем? Я дал оперативное задание разузнать и с нетерпением ждал результатов. По цепочке от моего зама до сержантов, от них до помощников инструкторов групп, от них до обычных курсантов докатилось, что первый, кто раскрутит кого-то из дэлморовских на информацию, свято обязан донести ее обратно по цепочке наверх. Ко мне. Короче, выяснилось, что навыки пилотирования гражданской авиации очень даже нелишнее дело в повседневной жизни, что общаться с тупыми мирскими диспетчерами тоже надо уметь, что иногда в салоне бизнескласса раздается не вопль стюардессы «Нет ли среди пассажиров врача», а вопль стюардессы «Нет ли среди пассажиров пилота», и тогда всё будет обалденно кстати. У расслабившегося, подмазанного шоколадом Лимойна спросили, что – реально? Он ответил, что Дэлмор основывался на личном опыте и, как всегда, определенно знал, что говорил. Великолепно. Глория будет у них стюардессой? Вряд ли. Судя по всему, бойкая девчонка выслушает подначки, врежет по морде достающему ее Эштону и первой сядет за штурвал. Интересная такая жизнь, в которой есть место для навыков экстремального пилотирования гражданской авиации. Кому-то пригождается. Не дай бог. Но интересно. Истребитель – понятно, а вертолет? Это, наверно, для десантирования. Он поскидывает курсантов с парашютами, и, зная его, не где-нибудь над пустынной ровной местностью, а над лесом, или не дай бог, над городом. Надеюсь, он им покажет, как дергать за кольцо, до пинка под зад, а не вздумает проверить их в стиле импровизации на скорость реакции и смекалку. Над городом. Над столицей Анголы. Я посмотрел – это Луанда. Чёрт. *** На этом сюрреалистичном фоне меня гораздо меньше, чем проверяющего из Штаба майора Кирби, удивил нетипичный финал нашего традиционного учебного парада. Вообще, с появлением Дэлмора в Мидлтоне, большинство наших традиционных публичных учебных мероприятий опять-таки традиционно кончаются самым неожиданным и эффектным образом. Ну да, Z-51 явились не вовремя, грязные, уставшие, воняющие порохом, буквально в лохмотьях, с автоматами неясного происхождения и жутко гордые собой. Встали в строй последними, вогнав Кирби в шок своим внешним видом. Пока он изливал мне свое негодование, я думал о том, что это ведь у них был не тренинг. Потому что Дэлмор был не менее уставшим, чем они. Мать его, он таскал их на свою миссию? Всерьёз? Я судорожно пересчитал ребят, и перед глазами стоял туман. Все на месте. Живые. Натренированные. Цепкие, сильные, готовые ко всему. Разные, но одинаково мощные и опасные. В отличие от красивых и чистых остальных – настоящие. Этого я и добивался. Ни одно реально способное воевать подразделение не выдержит формальную проверку. Цветистые претензии Кирби – прах, тлен и фигня. К чёртовой матери формальные проверки, если за несколько насыщенных месяцев первогодки-нулевики превратились в профессионалов. Мне наплевать на отсутствие позитивных оценок Z-51 от Кирби, если я вижу – Дэлмор ими доволен. Он стоял в одном с ними строю – курсант, не офицер – и в какой-то момент очень человеческим жестом утомленно потер плечо под ремнем тяжелого автомата, а Нокс, точно так же игнорируя приказ «смирно», молча потянул его оружие на себя, хоть на нем висел такой же. И Дэлмор с признательностью кивнул, высвободился, распрямился. А мальчишка засиял, забыв обо всем, способный навьючить на себя установку залпового огня, лишь бы заслужить еще один благодарный взгляд за драгоценную возможность быть ему полезным. Это было не подобострастие и не угодничество, поверьте… Он как-то сумел заслужить такое к себе отношение. Кто знает, как и чем сам Дэлмор облегчил жизнь Ноксу пару часов, или дней, или месяцев назад? Возможно, этот тяжелый автомат – лишь слабая пародия на адекватный ответ. Подобное поведение курсантов по отношению к инструктору абсолютно невозможно представить нигде больше, кроме Z-51. Разумеется, ведь сержанту Майеру, например, не придет в голову решать проблему, возникшую у Тэда Брауна в тот момент, когда ему при всех, на празднике Рождества, дала пощечину его девчонка. Здоровый парень побледнел, губы задрожали, он чуть не сорвался. Но через пару недель, в день посещений, Браун триумфально подвел смущенную девушку – ту же самую – к Дэлмору, познакомить. Та едва могла поднять глаза, и парень отослал ее к ребятам, а сам протянул Дэлмору руку. Поблагодарил. Чёрт их разберет, за что! И Дэлмор ухмыльнулся, ответил как-то так, что Браун покраснел не хуже своей дамы, но выглядел при этом счастливым, как большой ребенок. Я не представляю, что делает с ними – для них – Дэлмор, это остается за кадром. У меня не хватает фантазии. Судить можно только по реакции тех, кто с ним взаимодействует. Это дурдом, а не группа. Ну, да, возвращаясь к параду. Кирби, которого я не слушал, заткнулся самостоятельно, когда в мой многострадальный Мидлтон явился еще один представитель Штаба. Такое впечатление, что начальство табунами хлынуло сюда исключительно с целью полюбоваться на курсанта-штрафника. Из всего последующего – отказа генерала Торстена разговаривать со мной и Кирби, общения генерала Торстена с этим гадским Дэлмором в стиле приснопамятного шефа МР Бейкера, какого-то совершенно запредельного по эффектности награждения генералом Торстеном Z-51 правительственными наградами за смелость, проявленную при выполнении специального задания – лично меня поразил только один факт: оперативность Штаба. Обычно им надо полгода как минимум, чтобы раскачаться и понаписать ворох бумаг, а Дэлмор с его «Серебряной Звездой», которая его ничуть не впечатлила, и тут исключение. Они только что закончили – и уже с материальным воплощением признания заслуг перед государством. Кто-то знает короткие пути и обходные дорожки в запутанном здании Официала, кто-то беззастенчиво использует их на полную катушку, только чтобы одному двадцатипятилетнему мальчишке было интересно и не надоедало выполнять корректно сформулированные просьбы. Ему ведь, дьявол его раздери, не приказывают, настолько у него эксклюзивный профиль. Я даже Кирби не провожал. И парад был безнадежно скомкан. Где там мой коньяк?
полная версия страницы